Франкенштейн - [44]
Наше путешествие совпало со временем сбора винограда. До нас доносились песни виноградарей, и даже я, несмотря на тоску и предчувствия, прислушивался к ним с удовольствием. Лежа на дне большой лодки и глядя в безоблачное небо, я словно впитывал в себя покой, которого так долго был лишен.
Что касается моего Анри, то он чувствовал себя так, словно оказался в стране чудес, и упивался таким счастьем, какое редко доводится испытывать человеку.
– Я видел, – говорил он мне, – самые прекрасные пейзажи моей родины, я побывал на озерах Люцерн и Ури, где снежные склоны отвесно спускаются к воде, я видел эти озера в бурю, когда ветер поднимает и кружит водяные вихри, я побывал в горах Ла Вале и Пэ де Во. И все же, Виктор, здешний край мне больше по душе, чем все наши альпийские чудеса. Швейцарские горы величественны и причудливы; но берега этой реки полны тайны и очарования, я не могу сравнить их ни с чем. Взгляни-ка на замок вон там над обрывом или на тот, что на острове, прячущийся в листве; а вот и крестьяне, возвращающиеся со своих виноградников в деревню, кровли которой виднеются в складках горы! Я думаю, что дух – хранитель этих мест – наделен более созвучной человеку душой, чем те могучие духи, что громоздят ледники и обитают на неприступных горных вершинах!
Анри, мой бесценный друг! Мне и сейчас доставляет наслаждение повторять его слова. Это был человек, чувствовавший каждое биение сердца природы. Его бурная фантазия сдерживалась только чувствительностью его сердца. Он был способен горячо любить и в дружбе проявлял необычайную преданность.
Я невольно задаюсь вопросом: где же он теперь? Неужели этот прекрасный во всех отношениях человек исчез без следа? Этот высокий ум, это богатство мыслей, это причудливое и неистощимое воображение, создававшее целые миры, – не может быть, чтобы все это погибло вместе с ним! Его тело превратилось в прах, но дух продолжает являться, неся утешение своему несчастному другу…
Надеюсь, вы простите мне эти скорбные речи. Слова мои – лишь жалкая дань редкостным достоинствам Анри Клерваля, но они хотя бы немного утоляют боль, которую причиняют мне воспоминания о нем. Поэтому я продолжу свое повествование.
За Кёльном Рейн выходит на равнины Нидерландов. Последнюю часть нашего пути мы решили проделать по суше, так как постоянно дул встречный ветер, а течение было настолько медленным, что мы почти не продвигались вперед.
С этого места красоты природы пошли на убыль, но низменные земли не успели нам наскучить, так как всего через несколько дней мы были в Роттердаме. Там мы погрузились на каботажное судно, отплывавшее в Англию, и одним ясным утром в конце декабря на горизонте показались белые скалы Дувра[38].
Берега Темзы развернули перед нами совершенно иные ландшафты: они были плоскими, но плодородными, а каждый из городов и городков, которые нам приходилось миновать, был овеян преданиями седой старины. Мы повидали форт Тильбюри и вспомнили испанскую Армаду; затем перед нами предстали Грэйвсенд, Вулвич и Гринвич – места, о которых я немало слышал еще на родине.
Наконец нашим взорам открылись бесчисленные шпили лондонских церквей, старинные мосты через Темзу, знаменитый замок Тауэр и словно парящий над городом купол собора Святого Павла.
3
Лондон был конечным пунктом нашего путешествия: мы решили провести в этом прославленном городе несколько месяцев. Анри спешил познакомиться с литературными знаменитостями того времени, мне же это занятие казалось второстепенным и легковесным. Для меня главным было – получить сведения, необходимые для благополучного завершения предстоящей работы. В этом я полагался на целый ряд имевшихся у меня рекомендательных писем, которые были адресованы самым выдающимся британским естествоиспытателям.
Если бы я предпринял это путешествие в те счастливые дни, когда был еще студентом, оно принесло бы мне неописуемую радость. Но теперь моей целью было не познание, а отчаянная попытка избавиться от лежащего на мне и моих близких проклятия. Поэтому я посещал ученых мужей только ради того, чтобы получить сведения о вещах, имевших для меня роковое значение.
Светское общество меня тяготило; в одиночестве я хотя бы мог обмануть себя краткой иллюзией покоя и безмятежности. Лица же других людей, кроме моего Анри, озабоченные, равнодушные или самодовольные, вновь пробуждали во мне отчаяние. Я чувствовал, что между мной и ими высится какая-то непреодолимая стена. Кладка кирпичей этой стены была скреплена кровью малыша Уильяма и несчастной Жюстины; воспоминания о событиях, связанных с ними, были хуже всякой пытки.
Анри… В нем я видел собственного двойника, отражение моего я, каким оно было прежде. Он был любознателен и жадно стремился получить опыт и новые знания. Нравы и обычаи англичан, которые ему приходилось наблюдать, он находил занимательными и поучительными. Кроме того, он делал все, чтобы достичь цели, которую давно наметил, – посетить Индию. Анри был убежден, что при его знании восточных языков, истории и культуры этой страны он мог бы способствовать развитию торговли и ее разумной европейской колонизации. Только в Англии он мог сделать решительные шаги к осуществлению своего плана. Вот почему он был постоянно занят и почти не имел свободного времени.
