Французский рыцарский роман и вопросы типологии жанра в средневековой литературе - [33]

Особенно подробно описывает Готье процедуру выбора византийским императором невесты (ст. 2100—2765): гонцы по всей стране созывают молодых красивых девушек из знатных семей в императорский дворец, где должны состояться выборы будущей императрицы. Претендентки съезжаются в столицу с родителями, со слугами и родственниками, наполняя город веселым оживлением. Ираклий обходит ряды девушек и указывает Лаису самую достойную. Эта честь доверена именно ему. Эта пышная церемония, столь подробно описанная аррасским поэтом, дает ему возможность не только показать свое дескриптивное мастерство, но и продемонстрировать умение нарисовать характерологические портреты персонажей. Ираклий проходит по рядам невест, и перед ним предстают то тайная развратница, опасающаяся, что герой раскроет ее потаенное распутство, то глупая недотрога, то гордячка, болтунья, сплетница и т. д. Все они описаны не только внешне, т. е. с точки зрения Ираклия и других присутствующих на церемонии, но и «изнутри»: поэт передает их мысли и переживания, их страх перед тем, что юноша узнает их подлинную сущность, их целомудренный трепет, их боязливую браваду, их недоверие к провидческим способностям Ираклия и затаенную иронию по отношению к нему.

Но вот невеста выбрана. Ею стала скромная добродетельная Атанаис (Афанасия). Здесь возникает новая тема романа, новая его сюжетная линия, которая не была предусмотрена прологом. После долгих счастливых дней в отношениях молодых супругов наступают сумерки: отправившийся в поход Лаис заточает, без всяких для того оснований, молодую жену в неприступную башню и велит надежно сторожить ее. В пространных монологах Атанаис изливает свои переживания оскорбленной гордости и чистоты (ст. 3240—3379, 3562—3735, 3882—3934). Готье тонко подготавливает неожиданный решительный поворот в душе героини: обиженная несправедливым подозрением, молодая женщина оказывается психологически готовой к измене. Здесь на сцене появляется новый персонаж — старуха-сводня, сгорбленная и плешивая. Ее образ решен в традициях фаблио (таких памятников этого жанра, как «Ришё» или «Обере»). Появление этого персонажа полезно отметить. Дело в том, что, как установил Ф. Менар 40, во французских средневековых текстах (за исключением литературы городской) комический образ старой сводни крайне редок. Исследователь называет лишь два произведения романного жанра (за период с 1150 по 1250 г.), где фигурирует такой персонаж. Это «Ираклий» Готье из Арраса и «Протесилай» Гуона де Ротеланда.

Уместно задуматься, почему этот образ столь редко встречается в куртуазном романе. Как полагает Ф. Менар, «в средние века влюбленный пользовался обычно услугами близких или челяди» 41. Но это противоречит верному наблюдению исследователя, отметившего, что если в античную эпоху функции сводников выполняли рабы, то в средние века, за их отсутствием, положение изменилось. Сводники и сводницы, конечно, существовали, недаром мы находим их во французских фаблио, в «Книге благой любви» Хуана Руиса, в «Селестине» Рохаса. Причем такие сводники и сводницы, которые занимались этим профессионально, сделав сводничество ремеслом и средством к существованию, а не от случая к случаю и не во имя дружеских чувств по отношению к герою. И тем не менее, образа сводни в рыцарском романе мы почти не находим. В этом, думается, не следует видеть «отрыва куртуазного повествования от жизни». Объяснить этот примечательный факт следует иначе — генетически и стилистически.

Во-первых, с точки зрения генезиса жанра, образ сводни не мог быть заимствован из античной литературы, особенно из тех ее памятников, которые легли в основу некоторых ранних форм куртуазного романа («Энеида», «Фиваида» и т. д.). Во-вторых, этот образ был противопоказан куртуазному роману стилистически. Это не значит, что в таком романе не было остро комических и даже сатирически изображенных персонажей. Они были, но они, как правило, были враждебны по отношению к положительным героям. Обращаться в поисках любовного посредничества к столь отрицательным персонажам было нарушением куртуазного этикета, а следовательно и этикета литературного. Ведь для средневековой словесности большое значение имел установленный канон. Им, например, диктовалось поведение того или иного персонажа. «Герой, — писал Д. С. Лихачев, — ведет себя так, как ему положено себя вести, но положено не по законам поведения его характера, а по законам поведения того разряда героев, к которому он принадлежит. Не индивидуальность героя, а только разряд, к которому принадлежит герой в феодальном обществе!» 42 Рыцарь, будучи героем куртуазного повествования, должен не только совершать подвиги, но и быть влюбленным, влюбленным возвышенно и благородно. Если это именно такая любовь, а не минутное увлечение (на которое, как мы дальше увидим, были все-таки падки герои некоторых рыцарских романов, например, Ровен), то она требует и определенного ритуала. Носитель такой любви не может запятнать себя каким бы то ни было общением с людьми иного ранга, но не социально иного ранга, а, так сказать, стилистически. Отсюда для куртуазного героя — табуированность целого ряда ситуаций и вариантов поведения, поступков и даже мыслей.