Французский роман - [19]

Не забыл я и Кларанс Жаккар — нашу соседку из дома напротив, с улицы Коэтлогон. Я любил ее безмолвно, не осмеливаясь с ней заговорить. Щеки мои начинали полыхать густым румянцем, стоило ей мелькнуть на другом конце двора в Монтене; точно так же они полыхали, если кто-нибудь при мне упоминал о ней. Парни из класса потешались надо мной. По вечерам, запершись в ванной, я приучал себя не краснея произносить ее имя, а потом долго не мог заснуть. Все это не имело смысла, потому что в лицее повторялось то же самое. Мне достаточно было подумать о ней, или понять, что кто-то догадался, что я думаю о ней, или испугаться, что кто-то мог догадаться, что я думаю о ней, — и все, я багровел. Из окна своей спальни я подглядывал, как они с матерью ужинают вдвоем у себя дома. Она была брюнетка, довольно длинноносая, носила челку. Не представляю, почему я так присох к этой девчонке. У них с матерью были одинаковые носы: иногда одной детали хватает, чтобы пробудить в душе самое дивное чувство. Она, Кларанс Жаккар, так никогда и не узнала о пожиравшей меня страсти.

Она была для меня всем, я для нее — ничем. Я ни разу не осмелился к ней подойти и понятия не имею, что с ней сталось потом. Я называю ее здесь настоящим именем, поскольку считаю себя взрослым человеком, но если однажды на Книжном салоне ко мне подойдет сорокалетняя дама и примется бранить за то, что я вывел ее в своей последней книге, боюсь, я снова покраснею, даже если она превратилась в жуткую уродину — или, скорей, именно поэтому.

Из бесчисленных отказов, из надменных затылков и равнодушных спин, из детской ревности и юношеских разочарований и родилось мое пристрастие к женским губам. Когда тебя столько раз отвергали, когда в тебе умерло столько неосуществившихся надежд, разве не станешь ты вовеки веков воспринимать каждый поцелуй как победу? Я никогда не избавлюсь от глубокой веры в то, что каждая женщина, проявившая ко мне искренний интерес, — несравненная красавица.

Можно забыть свое прошлое. Но это не значит, что от него можно исцелиться.

Глава 16 Минувшие дни в Нейи

Меня не насиловали, не истязали, не бросали в сиротском приюте. Я — второй сын обыкновенной супружеской пары родом с юго-запада Франции. После развода родителей меня воспитывала мать, хотя одни выходные в месяц и часть каникул я проводил у отца. Запись в книге актов гражданского состояния не вызывает сомнений: я родился 21 сентября 1965 года, в Нейи-сюр-Сен, в доме номер два по бульвару Шато, в 21.05. Дальше — тишина. Детство ускользает от меня, как предутренний сон; чем старательнее я бужу воспоминания, тем быстрее они растворяются в тумане.

Мир, в котором я появился на свет, не имеет ничего общего с сегодняшним. Это была Франция, которой до 1968 года руководил генерал в серой форме. Я уже достаточно стар и успел захватить уход прежнего образа жизни: иной манеры говорить, одеваться и причесываться, телевидения с единственным каналом, на котором самой популярной передачей была черно-белая цирковая программа «Звездный путь». Полицейские в те годы ходили со свистком и белой дубинкой. Минуло 20 лет со времен Освенцима и Хиросимы, в прошлом остались 62 миллиона погибших, депортация, Освобождение, голод, бедность, холод. Разговаривая о войне, взрослые понижали голос, если в комнату входили дети. В первую среду месяца, слыша сирену учебной тревоги, они подскакивали как ужаленные. Всю мою юность единственной навязчивой идеей у них оставался комфорт. После войны все поголовно на ближайшие пятьдесят лет превратились в обжор. Именно поэтому мой отец пошел работать в прибыльный бизнес, хотя подлинным его призванием была философия.

В детском саду в Нейи мы ходили гуськом, держась за веревочку. Мы жили на первом этаже особняка, расположенного на тихой улице, окаймленной платанами и фонарями, под названием улица Сент-Джеймс (все произносили «Сен-Жам»), в доме номер 28. Здесь не было магазинов, здесь никто не шумел и даже служанки переговаривались шепотом. Наша спальня выходила в маленький садик, окруженный живой изгородью из бирючины и шиповника. На лужайке валялся перевернутый трехколесный велосипед. Кажется, еще там росла плакучая ива. Я пару раз специально ходил туда в надежде освежить свою память — ничего не освежил, только ива по-прежнему плачет. Я думал, что передо мной возникнут забытые картины, стоял, всматривался в газон, на котором сделал свои первые шаги, и ничего не узнавал. Но меня поразили безмятежность и покой, царящие на этой улице для богатых. Как это мои родители ухитрились рассориться, живя в таком тихом и мирном месте? Оно представляет собой жилой квартал, больше похожий на фрагмент идеальной деревни, перенесенный в парижское предместье. Легко вообразить, что ты в Лондоне, неподалеку от Гровенор-сквер, или в одном из двух американских городов — Саутгемптоне и Истгемптоне, где лужайки полого спускаются к Атлантическому океану (если за океан принять Сену). Мать рассказывала мне, что возила нас гулять в темно-синей коляске из роскошного детского магазина «Боннишон», на колесах со спицами и белыми ободьями. Однажды она столкнулась с актером Пьером Френе, жившим по соседству. «Какие прекрасные дети!» — воскликнул он. Это был мой первый контакт с шоу-бизнесом. Моя мать носила мини-юбку из шотландки светло-розового цвета; на некоторых фотографиях той поры она немного похожа на Нэнси Синатру в клипе-скопитоне «Sugar Town 1967»