Французский дневник - [5]

Ее вдруг охватила дикая злость. Вот она сидит, красивая и эффектная, среди нескольких десятков других слушателей, воспринимает, открыв рот, льющиеся из профессора красивые фразы, и ничего, ровным счетом ничего сейчас для него не представляет. Она-то думала, что он придет сегодня на занятия помятый и невыспавшийся, с измученным лицом, будет всю лекцию страдальчески глядеть на нее, сбиваться, терять мысль, а он, словно молодой бог, прекрасный и недостижимый, парит над аудиторией в потоке вдохновения и даже не думает взглянуть на тех, кто остался внизу играть роль бессловесных статистов, немых свидетелей его триумфа.

Сама не осознавая до конца, что делает, она вдруг порывисто вскочила с места и, прервав Франсуа на полуслове, выпалила:

— Вот вы говорите, профессор, что, если судить по автобиографической книге «Обещание на рассвете», мать дала Гари очень многое, именно она своими честолюбивыми помыслами подтолкнула его к тому, чтобы стать дипломатом, писателем, кавалером ордена Почетного Легиона… А вы не думаете, что она своей чрезмерной любовью и властностью, наоборот, искалечила его? Что он жил не за себя, а за нее, оправдывая ее несложившуюся судьбу? Что если бы не планы матери на его будущее, которые он неукоснительно выполнял, он прожил бы гораздо более гармоничную и счастливую жизнь и не стал обрывать ее выстрелом в восьмидесятом году?..

Произнеся на одном дыхании эту тираду, Ася жутко испугалась. Неужели это она, всегда такая тихая и незаметная на лекциях, стесняющаяся сказать лишнее слово из-за русского акцента, только что осмелилась встать, привлечь к себе взгляды всей аудитории и спорить с преподавателем! Что с ней такое происходит?!

Профессор, видимо, подумал о том же — во всяком случае, брови его недоуменно вздернулись, когда Ася начала говорить, но он тут же взял себя в руки и ответил как можно невозмутимее:

— Вполне вероятно, что вы правы, Ася. Но если бы было так, как вы предположили, скорее всего, мир никогда бы не узнал выдающегося писателя Гари и ни один из его знаменитых романов не был бы написан. Довольные всем и гармоничные люди обычно не пишут книг — им просто незачем. Так что, думаю, и сам Ромен, доведись ему выбирать судьбу, не стал бы искать себе иной доли… А вообще, мадемуазель, думаю, вряд ли мы можем осуждать его мать. Ведь для этого нужно сначала поставить себя на ее место. Вот когда у вас будут дети, вы сможете это сделать, а сейчас…

— Зачем вы переводите беседу в личное русло? — вспыхнула Ася. — Мне кажется, тема нашего обсуждения никоим образом не касается того, есть у меня дети или нет. И вообще, совсем необязательно быть матерью для того, чтобы судить о поступках других людей. Есть какие-то единые для всех нравственные законы, в конце концов… Вот взять самого Гари — его самоубийство. Вы считаете, он имел право так поступить? Ведь у него остался сын, который очень его любил! Разве это не было безответственностью по отношению к ребенку? У вас есть дети, профессор? Вы можете судить об этом?

— Да я смотрю, вы сами переводите разговор в личное русло, мадемуазель, — усмехнулся Франсуа. — Я не буду отвечать на ваш вопрос о детях. Но я считаю, что Гари имел право распорядиться своей жизнью именно таким образом, если не видел другого выхода. Почему вы отказываете детям в праве понять и принять поступки родителей, какими бы они ни были? И вообще, Ася, вы сегодня как-то чересчур категоричны в высказываниях. У вас что-то случилось? Вы чем-то расстроены? Разозлены?

Ася почувствовала, что больше не в силах говорить с ним. Ситуация становилась невыносимо унизительной. Она выставила себя полной идиоткой и истеричкой перед всеми студентами! Больше она не сможет показаться на лекциях — нет, она просто не вынесет их косых взглядов и ухмылок! Пора собирать вещи и возвращаться домой. Немедленно! Завтра же!

Изо всех сил пытаясь удержать рвущиеся наружу рыдания, она схватила сумку и пулей вылетела из аудитории.

«Домой, домой, домой! Завтра утром — на самолет. Соскучилась. Глупости тоже пора заканчивать. Надо было так вляпаться сегодня! Это все отсутствие нормальной личной жизни — вот Денис встретит, сразу поеду к нему… Если вообще встретит, Отелло несчастный… А она-то, она — хороша дура, вообразила себе принца! Тоже мне, старикашка лет пятидесяти, француз, понимаешь!»

Ася пила красное вино в том самом ресторанчике, где вчера ела макароны. Музыка, люди, сигаретный дым… Романтики, романтики не хватало! Вот и пришлось ее себе напридумывать. Но Франция не оправдала надежд на романтику. Так ничего и не произошло — ни одного приключения, о котором она могла бы вспоминать и улыбаться. Пусть даже что-то пошлое, обыденное, но — пусть бы оно было! Это одно воспоминание!

«Как она обиделась… Кажется, даже почувствовала себя униженной… А вдруг вернется в свою Россию? Вдруг завтра улетит?.. Что там происходит в этих загадочных русских душах? Еду!» Франсуа бросил карандаш, схватил плащ и ключи от машины и бросился вон из квартиры. Он найдет ее сегодня вечером — он знает, где она!

Его рука легла на ее руку. Она смотрела в его глаза и видела себя.