Французские повести - [7]

Они постепенно менялись, становились совсем другими. И не столько потому, что им было просто необходимо чем-то отличиться от тех, кого они интервьюировали, чтобы производить на них выгодное впечатление и при этом не слишком бросаться в глаза. И не потому, что они встречались теперь со многими людьми, не потому, что они, как им казалось, навсегда отошли от той среды, к которой принадлежали по рождению. А потому, что деньги, как ни банально это утверждение, вызывали к жизни новые потребности. Задумайся они над этим, они сами крайне изумились бы, обнаружив, до какой степени изменились все их представления, начиная от самых примитивных и кончая всем тем, что вообще имело теперь к ним отношение, всем тем, что приобретало для них все большее значение и становилось их миром. Но в те годы они ни над чем не задумывались.

Все было для них ново: чувства, вкусы, профессия. Все толкало их к вещам, дотоле им неведомым. Они начали обращать внимание на то, как люди одеты; замечали в витринах безделушки, мебель, галстуки, впадали в мечтательный транс перед объявлениями о продаже недвижимого имущества. Им казалось, что они стали понимать природу вещей, на которые до сих пор не обращали никакого внимания: им стало небезразлично, что тот или иной квартал или улица печальны или веселы, молчаливы или оживленны, пустынны или наполнены суетой. Раньше эти ощущения были им неведомы, и теперь они открывали их с простодушным изумлением, поражаясь своему прежнему невежеству. Их не удивляло, вернее, почти не удивляло, что они непрестанно думают об этом.

Дорога, по которой они шли, ценности, к которым они тянулись, их будущее, их желания, честолюбивые мечты — все это, правду сказать, казалось им подчас обескураживающе пустым. Они так и не познали ничего устойчивого, прочного и определенного. И тем не менее это была их жизнь — источник незнаемых ранее радостей, которые не только их пьянили, но и потрясали своей необъятностью. Иногда они твердили себе, что в будущем их жизнь наполнится очарованием, изяществом и причудливостью американских комедий в духе Сола Басса, перед их мысленным взором проносились, как обещание, дивные, сверкающие видения: девственные снежные поля, прорезанные следами лыж, голубой простор моря, солнце, зеленые холмы, огонь, потрескивающий в каминах, опасные автострады, пульмановские вагоны, роскошные отели.

Они расстались со своей комнатушкой и студенческими столовками. Они нашли на улице Катрофаж, в доме номер семь, напротив мечети и совсем близко от Ботанического сада, квартирку из двух комнат, выходившую окнами в хорошенький садик. Они возжаждали бобриковых ковров, столов, кресел, диванов.

В те годы они без конца разгуливали по Парижу. Перед каждым антиквариатом они останавливались. Долгие часы они слонялись по универсальным магазинам, зачарованные и уже испуганные, но еще не смея признаться себе в этом страхе, еще не осмеливаясь отдать себе отчет в той бессмысленной одержимости, которая становилась их уделом, смыслом их жизни, их единственным мерилом; они и восхищались всем, и уже захлебывались необъятностью своих желаний, всей этой роскошью, выставленной напоказ, предлагаемой им в неограниченном количестве.

Они обнаружили ресторанчики на улицах Гобелен, Терн, Сен-Сюльпис, пустынные бары, где так приятно шушукаться, уикенды в окрестностях Парижа, длинные прогулки осенью в лесах Рамбуйе, в Во, в Компьене, почти идиллические радости, повсюду уготованные глазу, уху, небу.

Так мало-помалу приобщались они к действительности, пускали более глубокие корни; ведь в прошлом эти выходцы из ограниченной мещанской среды были лишь вялыми, ко всему равнодушными студентами, которые имели о жизни весьма узкое и поверхностное представление; теперь же, как им казалось, они начали понимать, каким именно должен быть порядочный человек.

Это чрезвычайное открытие, которое, собственно, лишь с натяжкой можно было назвать таковым, увенчало их превращение, явилось завершением длительного социального, психологического созревания, последовательные периоды которого они и сами не в силах были бы описать.

Как и их друзья, они подчас вели довольно беспорядочную жизнь.

У них образовалась своя компания, что называется, своя бражка. Они хорошо знали друг друга, у них были общие, заимствованные друг у друга взгляды, общие привычки, вкусы, воспоминания. У них выработался свой особый язык, свои приметы, свои пристрастия. Они не в точности походили друг на друга, потому что каждый развивался по-своему, но это не мешало им более или менее бессознательно подражать друг другу, и поэтому большую часть своей жизни они проводили, обмениваясь различными вещами. Иногда это приводило к взаимным обидам, но чаще просто забавляло их.

Почти все они работали для рекламных агентств. Некоторые, впрочем, продолжали — или, во всяком случае, тщились продолжать — свое образование. Как правило, они знакомились в наскоро сварганенных, псевдоделовитых рекламных конторах. Они вместе выслушивали, торопливо записывая пошлые наставления и мрачные шуточки директоров агентств; презрение к этим выскочкам, к этим рвачам, торгашам, наживающимся на супе, объединило их. Но прежде всего их объединяла и простая необходимость прожить пять-шесть дней вместе в дешевых гостиницах маленьких городков, тут уж им поневоле приходилось призывать на помощь дружбу, чтобы скрасить жалкие совместные трапезы.