Французские лирики XIX и XX веков - [6]

Я ей обтер цветами руку

И поцелуем — алый рот.

ИСКУПЛЕНИЕ

I

Снежило. Сражены победою своею,

Французские орлы впервые гнули шею.

Он отступал — о, сон ужасный наяву! —

Оставив позади пылавшую Москву.

Снежило. Вся зима обрушилась лавиной.

Равнина белая — за белою равниной.

Давно ли армия, теперь — толпа бродяг,

У нее не знавшая, где вождь ее, где стяг,

Где силы главные, где правый фланг, где левый…

Снежило. Раненым служило кровлей чрево

Издохших лошадей. У входа в пустоту

Биваков брошенных виднелись на посту

Горнисты мертвые, застыв виденьем белым,

И ртом примерзшие к рожкам обледенелым.

Гранат, картечи, бомб, сквозь вьюгу, лился сплав,

И гренадерский полк, впервые испытав,

Что значит дрожь, шагал, дыша в усы седые.

Снежило без конца. Свистали ветры злые.

По гололедице ступая босиком,

Без хлеба люди шли в краю для них чужом.

То не были войска, то не были солдаты,

То призрак был толпы, какой-то сон заклятый,

В тумане шествие безжизненных теней,

И одиночество, час от часу страшней,

Являлось всюду им, как фурия немая…

Безмолвный небосвод, сугробы насыпая,

Огромной армии огромный саван шил —

И близкой смерти час людей разъединил.

Где ж, наконец, предел настанет царству стужи?

И царь и север — два врага, но север хуже.

Орудья побросав, лафеты стали жечь.

Кто лег, тот умирал. Утратив мысль и речь,

От зева снежного бежали без оглядки,

И было б ясно всем, кто сосчитал бы складки

Сугробов, что полки в них опочили сном.

О, Ганнибала смерть! Атиллы злой разгром!

Бегущих, раненых, носилок, фур кровавый

Затор происходил у каждой переправы.

Ложился спать весь полк, вставал всего лишь взвод.

Ней, потеряв войска, едва нашел исход

Из плена русского, отдав часы казаку.

Тревога что ни ночь: к ружью! на штурм! в атаку!

И призраки брались за ружья, и на них,

При криках коршунов, как стая птиц степных,

Летела конница монголов полудиких,

Обрушивался вихрь чудовищ темноликих.

Так гибли армии бесследно по ночам,

И император сам все это видел — сам,

Подобно дереву, что обрекли секире.

К титану, с кем никто не смел сравняться в мире,

Беда, как дровосек, уж подошла в упор,

И он, цветущий дуб, почувствовал топор

И, содрогаясь, весь во власти привиденья,

Он замечал вокруг себя ветвей паденье.

Вожди, солдаты, все навек смежали взор.

Меж тем как близкие, обстав его шатер,

Следили на холсте за движущейся тенью,

Верны его звезде, ропща на провиденье

За оскорбление величества, — на дне

Своей души он сам был поражен вдвойне.

Раздавлен бедствием и видя сон кровавый,

Он к богу обратил лицо. Любимец славы

Дрожал. Наполеон постиг, что он несет

Расплату за вину какую-то, и вот

Пред воинством, снега устлавшим так обильно,

«Не кара ль это все, — спросил он, — бог всесильный?»

Тогда, по имени назвав его, в ответ

Из темноты ему был некий голос; «Нет!»

II

Да, Ватерло не то! Да, Ватерло безмолвно!

Да, Ватерло молчит о том, как в чаше полной —

В кольце его холмов, прогалин и лесов,

Кипя, смешала смерть сошедшихся бойцов;

Как меж Европою и Францией устроив

Кровопролитный бой) бог обманул героев.

Победа, ты ушла, а рок успел устать.

О, Ватерло! в слезах, я должен замолчать?

Затем, что той войны последние солдаты

Велики были все; под звонких труб раскаты,

Осилив Альпы, Рейн, царей низвергнув в прах,

Они прошли весь мир и всем внушили страх!

Смеркалось. Бой ночной пылал, подобно бреду.

Наполеон почти держал в руках победу.

Уже в ближайший лес был загнан Веллингтон.

В подзорную трубу глядел Наполеон

На центр сражения, на точку, где трепещет

Людское месиво, ужасно и зловеще,

На мрачный горизонт, лишенный синевы.

Вдруг вскрикнул он: «Груши!» — То Блюхер был, увы!

Надежда перешла к противнику. Сраженье,

Преобразив свой лик, росло в ожесточеньи.

Английских батарей огонь косил полки.

Равнина, где знамен взвивались лишь клочки,

Меж воплей раненых, взывавших бесполезно.

Была сплошным огнем, сплошной багровой бездной,

Провалом, где полков за строем таял строй,

Где падал, в очередь, как колос под косой,

Гигант тамбур-мажор с чудовищным султаном,

Где взор испуганно скользил по страшным ранам.

Резня ужасная! Миг битвы роковой!

Он понял, что сейчас решиться должен бой.

За склоном гвардия еще была укрыта.

Последняя мечта! Последняя защита!

— Ну, в дело гвардию пустите! — крикнул он.

И стройные полки, под сению знамен,

Артиллерийские, уланов, гренадеров,

Драгунов — тех, что Рим счел за легионеров —

В блестящих киверах, в мохнатых шапках шли —

Герои Фридланда, герои Риволи,

И зная, что живым не выйти им из боя,

Средь бури свой кумир приветствовали стоя.

Под клик; «Да здравствует наш император!» все

Бесстрашно, с музыкой, шли к смертной полосе.

Улыбкой встретивши град английской картечи,

Вступала гвардия в разгар кровавой сечи.

Увы! за гвардией следил Наполеон,

И в миг, когда она, крутой покинув склон,

Приблизилась к врагу, исчезнув в туче дыма,

Он понял, что теперь уже неудержимо

Растают все полки в пылающей печи,

Как тает легкий воск на пламени свечи.

Все принимали смерть, как праздник — в ратном строе:

Никто не отступил. Мир вечный вам, герои!

Остатки армии — разбитая орда —

На агонию их взирали. Лишь тогда,

Свой безнадежный глас подъяв над общим криком,

Смятенье — великан с полубезумным ликом,

Рождающий боязнь в испытанных сердцах,