Французская защита - [9]
Виктор улыбнулся:
— Вот лет пять-десять позанимаешься ежедневно часиков по пять, и ты будешь так же мыслить.
— Ну, уж нет! — воскликнул Лёха. — Упаси Боже! Так голова опухнет, что я стану похож на ботаника!
— И я похож? — засмеялся Одинцов.
— Ты? Только чуть-чуть, не обижайся! — Лёха чуть прищурил один глаз, как бы заново оценивая своего соседа. — Ты немного наивный и доверчивый внутри. Хотя внешностью вовсе не смахиваешь на шахматиста, вот, например, на этого…
И Лёха тонким голосом в точности изобразил манеру речи Карпова:
— Няф, няф, няф… тьфу! Разве похож на мужика!
Одинцов расхохотался:
— Да ладно тебе! Зато игрок он гениальный.
— Нет уж, мне такая гениальность и даром не нужна!
— Ну, а Каспаров, например?
— Тот еще нормально говорит, только больно быстро, я иногда не успевал и понять, что к чему, как уже по телику что-то другое показывают — пробурчал Лёха.
— Это у него мысль часто опережает речь…
— Во-во, точно!
В эту секунду в двери заскрежетал ключ, она приоткрылась, явив друзьям бесстрастное лицо темнокожего охранника:
— Souper![15]
— Ужинать зовут, — перевел Лёха.
Друзья поднялись с коек, и вышли из камеры. С каждой секундой в коридорах тюрьмы нарастал шум: хлопанье железных дверей, выкрики охранников, голоса заключенных, топот шагов сливались в один характерный гул.
— Ты кого-то ещё знаешь здесь? — спросил Одинцов, когда они сели за стол, поставив перед собой подносы с едой.
— Конечно, — Лёха обвел глазами большой зал, — и немало.
— А за что сидит народ?
— Да по разным причинам. Воровство, наркотики, в основном.
Потом помолчал, ткнул вилкой в салат и произнес:
— Есть и серьезные люди — за убийство отбывают, и за крупные финансовые махинации. Вон они за тем столом сидят, — и Лёха кивнул головой влево.
Виктор перевел взгляд в указанном направлении и столкнулся с улыбающимися глазами Жана Темплера. Тот как будто ждал внимания со стороны русского и приветственно помахал Одинцову пластмассовой ложкой.
— А этот фиолетовый, разве не за наркотики посажен? — Виктор увидел, что Лёха проследил за его взглядом.
— Нет, этот кадр за убийства пожизненное тянет. Крови на нем немало, говорят…
— А мне сказал за столом, что наркоман он.
— Верно сказал. Такие вот обколются и убивают людей. Держись подальше от этого Жана. Он еще и голубой к тому же.
Виктор поперхнулся компотом.
Он увидел, как у француза, внимательно наблюдавшего за разговором русских заключенных, моментально сошла улыбка с лица, потемнели глаза.
— Как будто понимает, что мы о нем говорим, — тихо произнес Одинцов.
— Да хрен с ним, не обращай внимания. Смотри лучше в другую сторону. Вон видишь — чудик толстый сидит через стол?
— Ну? Который похож на еврея? — наклонился ближе к соседу Одинцов, скользнув взглядом по курчавой шевелюре толстяка, большому крючковатому носу, орлиным клювом возвышающемуся между маленьких, выпуклых глаз.
— Да. Финансист-махинатор Мишель Лернер, построил пирамиду пару лет назад.
— Какую такую пирамиду? — удивленно посмотрел на сокамерника Виктор.
— Финансовую. Скоро и у нас в России может это начаться. Заманивают людей обещаниями высоких процентов под вклады. Первые клиенты их получают, делая рекламу, ну а потом основную массу жадных до легких денег просто «кидают».
— Так он не чудик, а «голова» тогда! — рассмеялся Одинцов.
— Да какая там голова! Вся эта комбинация давно известна, а вот люди все равно клюют. Жажда легких денег неистребима.
Лёха понуро уставился в тарелку и замолчал.
Виктор увидел через головы заключенных, как в зал вошла начальник тюрьмы в строгом темно-синем костюме и стала кого-то выискивать взглядом.
Одинцов слегка толкнул соседа ногой под столом:
— А почему ты тогда сказал мне, чтобы я не пялился на Женевьеву?
Лёха слегка вздрогнул, оторвавшись от раздумий, поднял голову:
— Она не любит, когда ее словно раздевают взглядом. Бабенка то симпатичная, поэтому нередко такие вот «страждущие» неожиданно попадают в карцер. Но, по слухам, сама не прочь позабавиться с понравившимся ей мужиком.
— Как это — позабавиться? — Одинцов увидел, что Женевьева направляется в их сторону. — В смысле: переспать что ли?
— И в этом тоже. Но это только слухи. В тюряге много о чем говорят, всему верить не стоит.
— К нам подходит, не оборачивайся, Лёх…
— Ясно, — ответил сокамерник Одинцова, допивая чай, — наверное, по твою душу.
Женевьева подошла к столику и сказала несколько слов в сторону Лёхи. Тот перевел:
— Завтра вечером после ужина в тюрьму привезут комплекты шахмат и тебя просят сыграть с зэками одновременно примерно на 30–40 досках. Simultané' по-французски, в общем. Сможешь?
— Конечно.
Виктор вспомнил, как не один раз в его родном НИИ устраивали такие мероприятия, и районный Дворец пионеров нередко приглашал его потренировать юных шахматистов.
— Без проблем! — перевел Лёха, обращаясь к начальнице. — Он готов! Женевьева улыбнулась, кивнула и несколько больше обычного задержала взгляд на фигуре заключенного. В мозгу Одинцова пронеслась шальная мысль: «А я бы с ней…пожалуй…»
Вынужденное долгое воздержание немного мучило его, и с каждым новым днем, проведенным без близости с женщиной, мысли о сексе становились все навязчивее.
Hе зовут? — сказал Пан, далеко выплюнув полупрожеванный фильтр от «Лаки Страйк». — И не позовут. Сергей пригладил волосы. Этот жест ему очень не шел — он только подчеркивал глубокие залысины и начинающую уже проявляться плешь. — А и пес с ними. Масляные плошки на столе чадили, потрескивая; они с трудом разгоняли полумрак в большой зале, хотя стол был длинный, и плошек было много. Много было и прочего — еды на глянцевых кривобоких блюдах и тарелках, странных людей, громко чавкающих, давящихся, кромсающих огромными ножами цельные зажаренные туши… Их тут было не меньше полусотни — этих странных, мелкопоместных, через одного даже безземельных; и каждый мнил себя меломаном и тонким ценителем поэзии, хотя редко кто мог связно сказать два слова между стаканами.
Сборник словацкого писателя-реалиста Петера Илемницкого (1901—1949) составили произведения, посвященные рабочему классу и крестьянству Чехословакии («Поле невспаханное» и «Кусок сахару») и Словацкому Национальному восстанию («Хроника»).
Пути девятнадцатилетних студентов Джима и Евы впервые пересекаются в 1958 году. Он идет на занятия, она едет мимо на велосипеде. Если бы не гвоздь, случайно оказавшийся на дороге и проколовший ей колесо… Лора Барнетт предлагает читателю три версии того, что может произойти с Евой и Джимом. Вместе с героями мы совершим три разных путешествия длиной в жизнь, перенесемся из Кембриджа пятидесятых в современный Лондон, побываем в Нью-Йорке и Корнуолле, поживем в Париже, Риме и Лос-Анджелесе. На наших глазах Ева и Джим будут взрослеть, сражаться с кризисом среднего возраста, женить и выдавать замуж детей, стареть, радоваться успехам и горевать о неудачах.
«Сука» в названии означает в первую очередь самку собаки – существо, которое выросло в будке и отлично умеет хранить верность и рвать врага зубами. Но сука – и девушка Дана, солдат армии Страны, которая участвует в отвратительной гражданской войне, и сама эта война, и эта страна… Книга Марии Лабыч – не только о ненависти, но и о том, как важно оставаться человеком. Содержит нецензурную брань!
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Суд закончился. Место под солнцем ожидаемо сдвинулось к периферии, и, шагнув из здания суда в майский вечер, Киш не мог не отметить, как выросла его тень — метра на полтора. …Они расстались год назад и с тех пор не виделись; вещи тогда же были мирно подарены друг другу, и вот внезапно его настиг этот иск — о разделе общих воспоминаний. Такого от Варвары он не ожидал…».