Французская защита - [147]
— Все равно ты выиграл… ты выиграл… я дурочка… мне надо было догадаться сразу, какой ты у меня гордый… — тихо говорила она, двигаясь в такт вместе со мною…
…Я целовал ее красивую грудь, и Рита резко реагировала, когда мои губы бисеринками нежных прикосновений перемещались чуть выше набухших сосков, и гладила меня по голове нежными пальцами; крепко прижималась ко мне внизу, с расширенными глазами получая те неведомые мужчинам импульсы, когда кажется, что душа улетает куда-то далеко вверх и вот она, уже не в теле… а стремится в бездонную высь…
— Вот как это, значит, бывает… — тихо прошептала она, когда ее тело, извивавшееся дугой в таком полете души, успокоилось и блаженно замерло в расслабленных объятиях.
— А ты разве не испытывала ЭТО раньше? — ошеломленно спросил я, заглядывая Рите в глаза.
— Нет… никогда, — прошептала она, — это меня Бог наказал, наверное… за то, что я тебе тогда сказала… это ты, только ты — настоящий гроссмейстер…пусть не в этих дурацких шахматах… а здесь… со мною… здесь… в любви.
…Я целовал ее в небольшие ямочки на щеках и вытирал катящиеся из глаз слезы… Мы говорили, перебивая друг друга, и все слова как будто наполняли до краев один большой сосуд, название которому — НЕЖНОСТЬ…
…Наступило утро.
Солнце проникало через тяжелые шторы на окнах и веселыми зайчиками прыгало по паркетному полу. Я, опустошенный, лежал, закрыв глаза, и прислушивался к себе. Рита сладко сопела на соседней подушке, подложив локоть под голову. Странные ощущения испытывала моя душа в эти минуты. Я тщетно пытался возвратиться в то состояние, которое чувствовал несколько лет назад и, — не мог. Что-то новое, неизбежное, неуловимо жестокое поселилось внутри меня и, как я не старался прогнать его вон, — не получалось.
«Опустошение? Очень похоже… Ведь говорят так правильно: Цель — это ничто, движение — Всё. И что теперь? Неужели я могу постичь что-то еще, более высокое и недостижимое мне? Не знаю… думаю — вряд ли. Такое повторить? Нет… это уже будет совсем не то… совсем по-другому…» Рита зашевелилась и повернулась на другой бок. И в эту секунду я понял, что так мучает меня. Я с пронзительной отчетливостью ощутил, что тогда — в той пятнадцатиминутной поездке, а не сейчас, — вместе с ней в постели, тогда, — тесно прижавшись к куртке и вдыхая незнакомо-волнующий запах ее волос, а не теперь, — когда я могу гладить руками ее голое тело; да… именно в автобусе я был по-настоящему счастлив той завораживающей неизвестностью наших будущих отношений, тогда я наслаждался блеском ее глаз, с замиранием сердца, и тогда я ЛЮБИЛ Риту всей силой своей наивной души, на которую она была только способна… И это чувство сгорело в пламени атак многочисленных шахматных баталий, когда я, образно выражаясь, — обдирая руки и душу до крови, лез наверх по этой высокой горе под названием — титул гроссмейстера. Я поднялся на вершину за минуту до своего добровольного поражения и сам же теперь падаю вниз, потому что выше — только Небо, а Оно доступно лишь самым избранным.
Мы пили кофе и разговаривали ни о чем, когда зазвонил телефон. Я снял трубку:
— Да? Привет Володя… Когда? А… минутку, я тебе скоро перезвоню.
Рита с любопытством посмотрела на меня:
— Друзья беспокоят?
— Да… — ответил я, помешивая ложечкой сахар.
Она помолчала и спросила:
— Когда будет у тебя новый турнир?
— Никогда.
Глаза Риты расширились:
— Как? Почему… ты что?? — она начала догадываться о причинах некоторой моей холодности утром. Потом, еще помолчав, задала главный вопрос:
— А как же… как же мы? Я не могу без… — она чуть не сказала «Без тебя», но самообладание и гордость взяли вверх:
— Без шахмат…? Без игры…, а ты всё… бросаешь? — каждое слово давалось ей с большим трудом.
— Не знаю. Там видно будет, — спокойно ответил я.
— А что ты сегодня будешь делать? — с некоторой надеждой спросила она.
— Сейчас увидишь.
Я набрал домашний номер Володьки Соколова и весело крикнул в трубку:
— Вовк! Как там? Аппаратура настроена?? Отлично! Я еду!!
2004 г.
