Французская новелла XX века. 1940–1970 - [178]

— Для себя и для других тоже.

— А… теперь?

— Что теперь?

— Как же вы?..

— Теперь у меня есть воспоминания.

— Да, ну а как же география, например, географические карты?

Карты — это ерунда. Перешейки, проливы, горные цепи, равнины и мысы — вот его воспоминания. У него свои скалы и свои моря. Свои озера и свои холмы. У него под рукой и крошечный островок, и вся вселенная, он может совершить прогулку и по городу, и по всему земному шару, и по галактике. Каждое утро, просыпаясь, он заново создает свои планеты. Свои звезды. Стоит только руку протянуть. Сегодня звездочка была приколота к пальто. А планеты он может превратить в женщин.

Ладно. Надо все же ее догнать. Найти ее, сейчас же. Серж бежит в магазин, возвращается. Он сказал все, что надо было, но она сделала вид, что не слышит. А может, действительно не слышала? Она разговаривала с кассиршей.

— Думаю, она сейчас выйдет, месье.

— Уже? А ты видел, что она купила?

— Лыжный костюм.

— Ты уверен?

— Уверен. Вот и она.

— Быстрее.

Она свернула в переулок.

— Та женщина, которую вы знали, любила кататься на лыжах?

— Любила.

— Теперь очень многие катаются на лыжах.

Он не хочет огорчать месье, но все-таки добавляет совсем тихо:

— А может, это еще и не она.

Она опять вошла в дом. Номер тридцать. Она здесь живет? Возможно. Они прислушиваются. Каблуки стучат по ступенькам, сверху доносится позвякивание ключей, и все стихает.

— Это на пятом этаже, — говорит мальчик.

— Спасибо, Серж, и до свидания. Я поднимусь наверх.

— Один?

— Да, теперь это нетрудно.

— Значит, вы верите, что…

— Я всегда верю, вера — мое зрение. До свидания, милый, я буду считать этажи.

Уцепившись за перила, он начинает подниматься: второй этаж. Она здесь живет? А почему бы и нет? Вероятно, переехала из пригорода. Ведь она не хотела там оставаться. Третий. Интересно, а как ее отец? Там, в магазине, мальчик хотел задать один вопрос. Но в эту минуту появилась она, и он не успел ничего сказать. Да это и не важно. Он догадывается, что это за вопрос. Вот уже десять лет, как он на него отвечает, и у него даже вошло в привычку всякий раз касаться пальцами своих век, да, десять лет. «Тоже десять?» — наверняка спросил бы Серж. Четвертый этаж. Да, тоже: была чудесная охота, лес — весь в золоте, местечко называлось «На четырех ветрах». Там было много елей, очень много. Выстрел раздался из гущи кустарника. В его глазах, как в оконных стеклах, разбилось солнце, и он упал в его осколки. Пятый. А ведь праздничная ночь тоже длится и длится. «Из вас может выйти неплохой учитель», — говорил отец Ирэн. В то время они преподавали в одном и том же лицее, он — только начинал работать, и отец Ирэн, преподававший гимнастику, пожалуй, единственный с самого начала хорошо к нему относился. Чему он может научить? Разве что науке видеть руками. Он чувствует под рукой лепную овальную фигуру. Что это — плод? Пространство становится плотью. Он останавливается: а если здесь несколько дверей? «Тогда наудачу», — думает он. Пальцы скользят по лепному орнаменту, дверной табличке. Он распрямляет их, потом сжимает в кулак, опять похоже на овал, а значит и на ее лицо, так он привык. Вот это праздник! Плод и женщина. Все нынче удача, близкий берег, блеск рождественских свечей. Ирэн? Он стучит. Шаги. Дверь скрипит, открывается. Ирэн? Он делает шаг вперед. Взмахивает рукой — пустота. Шарит вокруг, потом вытягивает руку вперед. Наконец обе его руки принимают горизонтальное положение. Палка падает. Когда же кончится эта пустота, и откуда это безмолвие? Здесь что, комната? Он на что-то наткнулся. На что? Никого нет? Он кричит: «Есть здесь кто-нибудь?» Шорох слева.

— Кто здесь? Ирэн? Это вы? Ирэн, это ты? Это ты, Ирэн?

— Да, это я…

ЖАН-ПЬЕР ШАБРОЛЬ (Род. в 1925 г.)

«Родной край для меня — насущное понятие», — говорит Шаброль. Он любит свою «малую родину» — Севенны, знает жизнь и заботы обитателей деревушки Шамбориго (департамент Гар), откуда издавна ведет свое происхождение его крестьянская семья. Родители Шаброля получили образование и всю жизнь учили грамоте детей севеннских крестьян и шахтеров. С шахтером Боффи, коммунистом, Шаброль подружился еще в юные годы. В лицейскую пору вместе со сверстниками он боролся с фашизмом. Лейтенант армии Сопротивления Шаброль участвовал в освобождении Алеса и Нима от немецко-фашистских захватчиков.

После войны Шаброль — в Париже. Здесь он учится рисованию, вбирает опыт классиков и современников: Рабле, Дидро, Гюго, Золя, Ренара, Шарля-Луи Филиппа, Мак Орлана, Арагона. Шаброль рано пришел к убеждению, что писать надо для народа. На рубеже 40–50-х годов он начал сотрудничать в «Юманите», печатал очерки, рассказы, репортажи, сопровождая их своими рисунками.

Герой романа «Последний патрон» (1953) постепенно осознает — война во Вьетнаме ведется в интересах тех же реакционеров, которые в годы «странной войны» предали Францию. В полемике с экзистенциалистской догмой о непреодолимой разобщенности индивидов Шаброль задумал свой роман «Гиблая слобода» (1955) о рабочей молодежи парижских предместий, о приобщении ее к организованной борьбе за свои права. В романе «Дикая роза» (1957) воплотилась вера художника в действенность общественной активности человека. Вера эта подверглась сомнению в нарочито сконструированных коллизиях романов «Лишний» (1958) и «Жертвы Марса» (1959), где возобладала натуралистическая схематизация, растерянность писателя перед закономерностями истории. Отныне открывалась возможность, вслед за Камю, искать лишь «новые» доводы в пользу старой идеи о тщете всех человеческих усилий. Но преодолев сомнения, Шаброль вновь обрел присущий ему «плебейский» оптимизм в «Божьих безумцах» (1961), эпическом романе о восстании камизаров — своих земляков севеннцев — в 1702–1704 годах.