Французская новелла XX века. 1940–1970 - [176]

— На тротуаре, по прямой можешь прибавить ходу. Тем более что вокруг люди, и они видят мою палку. Я даже могу ее немного приподнять, нарочно, ведь ты меня ведешь. Но при поворотах я должен быть очень внимателен. При поворотах я теряю равновесие.

— Понятно, — говорит мальчик, — а может, вам завести собаку?

— Да, пожалуй… Когда состарюсь. Где мы?

Они пошли по третьей улице. А почему не по любой другой… Но мальчик увидел синее пятно. Потом снова потерял. «Ничего, Серж, будем искать дальше». В городе много синих пятен, и только там, где он живет, — всегда черно. Для него все стены одинаковы. Углы и поверхности он мерит своими шагами, где-то рядом с ним скользят люди, да это и не люди: лишь его представления о людях. Представления о предметах. Раньше он всего боялся, теперь же все его радует. Таким образом он побеждает сам себя и даже находит себе место в жизни. Каждый человек вынужден от чего-то отказываться. Или во что-то верить. Все зависит от его руки, только благодаря ей он может общаться с людьми, определять расстояния, руке могут нравиться те или иные вещи, она открывает ему различие между миром реальным и миром воображаемым. А совсем-совсем вблизи его пальцы узнают знакомые очертания. На ней часто была ажурная металлическая брошка с маленьким камешком в середине. С лунным камешком. Он улыбнулся. Упавшая с неба звездочка, которую прикололи к груди, как брошку. Забавно. Наши привычные забавы неотделимы от таких вот символов. Мальчик, наверное, тоже улыбается. Сколько, должно быть, вокруг них сверкающих звезд, сколько их на витринах и даже на тротуаре, на мостовой, сколько лун, комет, метеоров на елках?

Откуда-то снизу, из подвала пахнуло шоколадом. Иногда его рука задевает гирлянду, натянутую вдоль лотка.

Весь город стал хрупким и бессмысленным сооружением из папье-маше и разноцветных лампочек. Город превратился в кукольный театр, ярмарку, балаган. Да, балаган. И толпа права. Люди гонятся за миражами, радуются своему простодушию, мечтают о несбыточном и знают, что человеческое сердце не может без такой мишуры.

И вообще любое празднество — это массовое безумие.

Итак, вокруг праздник; он создан для глаз. Вот именно. Для глаз. Только для глаз.

— Вон она, — кричит мальчик.

— Ты ее видишь?

Да, она на другой стороне, в толпе, остановилась у входа в магазин. Перейти? Сейчас нельзя. «Только что зажегся красный свет», — объясняет Серж. Она стоит, правда? Да, похоже, кого-то ждет, может, у нее свидание. Нет, пошла. Опять остановилась. Говорит с Дедом Морозом.

— Что, что?

Это уж слишком!

— Ты шутишь?

— Правда, месье, он раздает афишки у входа.

— А, понятно. И ты считаешь, что она с ним разговаривает?

Нет, Серж ошибся: она рассматривала витрину.

Описать ее? Это не так-то просто. К тому же, месье, теперь мы можем переходить.

Наконец мальчик сообщает, что она блондинка, среднего роста и очень-очень прямая. Пальто — темносинее.

— Спасибо. А сейчас, мы где?

— Перед универсальным магазином. Она туда вошла.

— Ну, что ж, идем.

— В магазин?

— Да, малыш.

— Вы хотите войти?

— Ну, конечно. Скорее!

На свете много блондинок, самых разных, ее волосы, например, иногда отдавали рыжинкой. Но редко можно встретить женщину, которая держалась бы так прямо, как она; интересно, что даже ребенок заметил. Она всегда так держалась, но не из гордости или высокомерия. Так воспитали ее мать и отец, спортсмены, просто помешанные на физическом совершенстве.

— По-моему, я напоминаю статую, какие ставят в бассейнах, — смеялась она. Но иногда все же сожалела об излишнем усердии родителей, не догадываясь, что гордая осанка придает ей особое обаяние, она становится похожей на молодую львицу… «Но ведь это всего лишь воспоминание о ней, которое я храню в себе. Образ, овеянный ее духами».

А здесь все духи теряют свой неповторимый аромат, они смешиваются с запахами кожи и тканей, с эссенциями гвоздики, жасмина, тубероз, с затхлостью, духотой и едким потом. Это и есть запах магазина. Говорят, мужчины его ненавидят. «Я не испытываю никакого отвращения. Не могу себе позволить…» Как давно не бродил он вот так, без толку, из одного отдела в другой, в суете, шуме и толкотне. Хорошо еще, что его щадят по мере возможности, расступаются, если, конечно, вовремя заметят, да и Серж — хороший проводник.

Вдруг мальчик удивленно спрашивает:

— Вы знакомы с той дамой?

— Да, был знаком.

— Наверное, давно?

— Десять лет назад.

Мальчик вздыхает. Для него это целая вечность.

— Мне было тогда два с половиной года. Месье, я хочу еще у вас спросить…

— Да?

— Постойте!

Он внезапно остановился.

— Она наверху, — говорит он, — на втором этаже, в отделе игрушек.

— Прекрасно. Веди меня туда.

— Как?

— Что значит как? Обыкновенно.

— Я хочу сказать: на эскалаторе?

— Я шагну одновременно с тобой. Ты только скажи: «Оп».

Они поднимаются. Серж расстроен: она так спешит. Ее уже не видно.

— Понимаете, месье, была и вдруг исчезла.

Да как не понять! Это ведь тоже одна из ее примет. Отец ее часто шутил: «Никогда наверняка не знаешь, здесь ли Ирэн: только что была, и уже нет, она словно испаряется и вновь возникает».

— Слушай, Серж, здесь полно народу. Мы потеряем бездну времени. Поищи-ка сам. Я подожду здесь, и если найдешь ее, скажи: «С вами хочет поговорить Магеллан».