Французская экспедиция в Египет 1798-1801 гг.: взаимное восприятие двух цивилизаций - [13]
Именно восстания стали своеобразными «моментами истины» в отношениях между завоевателями и завоеванными, показавшими неэффективность демагогической политики французов — местные жители не верили лозунгам оккупантов, которые оставались для них чужаками и угнетателями, а не «освободителями», как позиционировали себя сами французы. Для большей части египетского общества завоеватели были, прежде всего, иноверцами, обладающими большой военной силой. Это вызывало страх и ненависть, которые проявлялись в самых разных формах, в частности, во время восстаний.
Аль-Джабарти, не испытывая теплых чувств к французам, тем не менее, признает необходимость компромисса и сотрудничества с оккупантами, ведь каирцы находились в «положении пленников»{122}. Но подобное стремление к сотрудничеству было непонятно бунтующей толпе. Дошло до того, что каирцы во время второго восстания стали нападать и на шейхов аль-Азхара: «Они говорили: „Эти шейхи отступили от веры и действуют заодно с французами, а цель их — добиться поражения мусульман. Они получили от французов деньги“»{123}.
Именно религиозный фактор в первую очередь определял антифранцузские настроения, несмотря на пропаганду оккупантов.
После подавления восстаний французы делали все, чтобы обезопасить себя от их повторения: разрушали городские ворота и другие сооружения, которые могли послужить повстанцам, возводили укрепления: «Французы боялись других восстаний в городах Египта и прибытия врагов. Это был уже второй раз, когда жители Каира восставали против французов, и во время этих двух мятежей они [французы] потеряли более трех тысяч человек, не считая тех, кто был тайно убит дома»{124}. Начались массовые аресты тех, кого подозревали в причастности к мятежу: «Они арестовывали жителей по малейшему подозрению. Шпионы старались сблизиться с населением и занимались собиранием сведений и подстрекательством»{125}. Еще после первого восстания в Каире были арестованы несколько шейхов, а «глашатаи объявили на улицах „аман“{126}. Они сообщили также, что впредь жителей никто не будет беспокоить. Тем не менее власти продолжали аресты среди горожан и по малейшему поводу обыскивали дома»{127}. Что касается судьбы шейхов, — то несколько раз за них приходили ходатайствовать другие представители улама, однако первых под предлогом беседы с Бонапартом ночью вывели из дома, схватили и на утро казнили, причем другим шейхам и жителям города не было сообщено об этом из-за опасения волнений. И только через некоторое время было сообщено, что «мусульмане были казнены за то, что они убили французов»{128}. Примечательно, что аль-Джабарти, хотя и не одобрял участие шейхов в восстании, называет их «жертвами, пострадавшими за веру»{129}.
Тем не менее, в отличие от городских низов, испытывавших только неприятие по отношению к завоевателям, аль-Джабарти и другие улама были способны видеть и достоинства в организации французами управления, например в их судебной системе. На хрониста произвел большое впечатление процесс над Сулейманом аль-Халяби, убийцей генерала Клебера.
Во время своего пребывания в Египте французы в целом сохранили прежнюю систему местного судопроизводства — мусульманские суды кади. Тем не менее был создан и новый судебный орган — трибунал («махкамат аль-кадайя»), которому «предоставлялись права решать торговые и гражданские дела, дела о наследстве, разбирать жалобы и так далее»{130}. Причем к его созданию аль-Джабарти относится явно негативно: «Для этого дивана был разработан устав, вводивший дурные новшества»{131}; «этот устав являлся лишь хитрой уловкой для того, чтобы захватить имущество жителей»{132}. Однако дело об убийстве Клебера рассматривалось не мусульманскими судами, а французским трибуналом по законам Республики. Сулеймана, вина которого была абсолютно ясна, приговорили к смертной казни, как и трех человек, которым он сообщил о своем намерении убить Клебера и которые не доложили об этом властям. Хрониста же поразило следующее: «Несмотря на то что они поймали его [убийцу] на месте преступления вблизи орудия убийства, обрызганного кровью их верховного главнокомандующего и начальника, они не поторопились, основываясь только на показаниях убийцы, казнить его вместе с теми людьми, на которых он указал. Напротив, они организовали трибунал и устроили суд, приведя туда убийцу и допросив его еще несколько раз и простым допросом и под пыткой. Затем они привели в трибунал всех, о ком он сообщил, и допросили их каждого в отдельности, а затем всех вместе. Лишь после этого над ними состоялся суд в соответствии с принятыми у французов порядками и законами»{133}.
Аль-Джабарти приводит текст листовок, которые французы развесили на улицах с длинным и подробным описанием этого суда, поскольку «они содержат описание событий и дают представление о французском судебном следствии и судопроизводстве, построенных на началах разума и не подчиняющихся законам религии»{134}. Хронист отмечает, что о такой системе его спрашивали множество людей, поэтому он и приводит эти листовки на страницах своей хроники.
У Никулы ат-Турка тоже встречается описание данного события, однако он уделяет больше внимания не судебному процессу, а подготовке убийства и его осуществлению, а также тому, в каком отчаянии находились французы, лишившись своего любимого генерала, и тому, как была осуществлена казнь. Тем не менее в тексте редакции, изданной Г. Вьетом, ат-Турк отмечает, что «милостью Бога у убийцы не было идеи далеко бежать, и его смогли схватить, иначе бы французы обрушили свои мечи на город, потому что это их образ действия»
