Французова бухта - [57]

— И тогда Уильям пришел во второй раз?

— Да, между пятью и шестью вечера. Он предупредил меня о готовящемся в Навроне званом ужине, и тогда я принял решение. Я предупредил Уильяма об опасности, но на обратном пути ему все-таки не удалось избежать встречи со стражниками.

— В течение всего ужина я не переставала тревожиться за него. Все представляла себе, как он, раненый, лежит без сознания на моей кровати.

— Тем не менее, он сумел подползти к окну, чтобы впустить нас, как и было условлено. Кстати, твои слуги заперты в кладовой для дичи — с кляпами во рту, связанные попарно спина к спине, как матросы с «Мерри Форчун». Хочешь получить назад свои безделушки? — Он полез в мешочек за ее драгоценностями, но Дона остановила его, покачав головой.

— Сохрани их для себя, — сказала она. — На память обо мне.

Француз молчал, глядя куда-то поверх ее головы и поглаживая ее локоны.

— Если все пойдет как задумано, то «La Mouette» отплывет через часа два. Пробоина заделана наспех, но заплата должна выдержать переход до французского берега.

— Как с погодой? — спросила Дона.

— Ветер попутный. Если он продержится, мы доберемся до Бретани меньше чем за восемнадцать часов. — Ласковым движением он снова дотронулся до ее волос. — У тебя нет на примете подходящего паренька, который бы отправился со мной?

Дона вскинула глаза: он больше не улыбался. Отодвинувшись от нее, он подобрал свою шпагу.

— Уильяма мне придется забрать с собой. Свою роль в Навроне он сыграл. Ваши домочадцы больше ничего о нем не услышат. Он хорошо служил тебе, ведь правда?

— Лучше не бывает.

— Если б не эта стычка с людьми Эстика, я бы оставил его тебе. Но теперь расправа будет короткой. Эстик повесит его без всяких колебаний. Кроме того, твой муж вряд ли оставит его в услужении.

Француз окинул взглядом комнату, на миг задержавшись на портрете Гарри. Затем он прошел к высокому окну и, отдернув занавески, распахнул его.

— Помнишь тот первый вечер, когда мы с тобой ужинали? — спросил он. — После ужина ты загляделась на огонь, и я нарисовал твой портрет. Ты ведь рассердилась на меня тогда?

— Нет, — грустно улыбнулась Дона, — я не рассердилась. Просто мне было неприятно оттого, что ты понял слишком много.

— Хочу тебе сказать, — вдруг выпалил Француз, — ты никогда не станешь настоящим рыболовом. Ты слишком нетерпелива. У тебя всегда будет запутываться леса.

Кто-то постучал в дверь.

— Войдите, — резко отозвался Француз. — Что, джентльмены уже исполнили то, о чем я их просил?

— Да, месье, — ответил из-за двери Уильям.

— Прекрасно. Передай Пьеру Бланку, чтобы им связали руки за спиной и препроводили наверх, в спальни. Закройте двери за ними на ключ. Часа два они не смогут нам досаждать, этого будет вполне достаточно.

— Очень хорошо, месье.

— Да, Уильям!

— Слушаю, месье?

— Как твоя рука?

— Немного побаливает, но ничего серьезного.

— Вот и хорошо. Я хотел попросить тебя, чтобы ты отвез в карете ее сиятельство к песчаной косе на ближней стороне Коверака, в трех милях отсюда.

— Да, месье.

— Там ты будешь ожидать моих дальнейших приказаний.

— Понимаю, месье.

Дона озадаченно поглядела на Француза. Он подошел к ней вплотную со шпагой в руке.

— Что ты собираешься предпринять? — недоуменно спросила она.

Он медлил с ответом. Глаза его потемнели и больше не смеялись.

— Помнишь наш разговор в бухте этой ночью? — ответил он вопросом на вопрос.

— Да, — кивнула Дона.

— Ты согласилась, что побег для женщины возможен только на один час или на один день, но не навсегда.

— Да.

— Когда сегодня утром Уильям принес мне известие о том, что ты уже не одна, я понял: на смену фантазиям пришла реальность, и бухта больше не будет служить нам убежищем. С этого момента «La Mouette» должна будет плавать в других водах и искать для себя новое укрытие. Но все равно она останется свободной, и люди на ее борту тоже будут свободны, и только хозяин шхуны оказался пленником.

— О чем ты? — не поняла Дона.

— Я говорю о том, что я привязался к тебе, как и ты ко мне. С самого начала я знал, что это произойдет. Когда зимой я лежал в твоей комнате, заложив руки за голову, и смотрел на твой угрюмый портрет, я говорил себе: эта — и никакая другая. Потом ждал, потому что знал — наш час придет.

— А дальше? — спросила Дона.

— Дальше? Дальше я думаю, что ты — легкомысленная и равнодушная ко всему в мире Дона, разыгрывавшая в Лондоне сорванца, — ты тоже знала, что где-то, бог знает где, в какой стране, под каким именем, скрывается тот, кто составляет половину твоей души и тела. Без него ты пропала бы, как былинка, подхваченная ветром.

Дона медленно подошла к нему и приложила свою ладонь к его глазам.

— Все, — проникновенно шепнула она, — все, что ты чувствуешь, — чувствую и я. Я чувствую каждую твою мысль, твое желание, настроение… Но сейчас уже слишком поздно. Мы ничего не можем поделать. Ты и сам говорил мне об этом.

— Я говорил это вчера ночью, — хрипло сказал он. — Тогда мы не ждали ни бед, ни забот. Мы были вместе, и до утра оставалась еще целая вечность. В таком положении мужчина может позволить себе не заглядывать в будущее, потому что настоящее — в его руках. Знаешь, Дона, когда мужчина влюблен, он стремится освободиться от оков этой любви и становится жестоким.