Французов ручей - [7]

– Позаботься, чтобы в доме побыстрей навели порядок, распорядилась она. – Пусть вытрут везде пыль, выкинут мусор, начистят серебро, расставят цветы в вазах – словом, придадут дому такой вид, будто его хозяйка никогда отсюда не уезжала.

– Хорошо, миледи, я с удовольствием займусь этим лично, – ответил он.

Затем поклонился и вышел, и Дона с досадой отметила, что в дверях он опять ухмыльнулся. Впрочем, в усмешке его не было ничего наглого или вызывающего – он улыбался явно не напоказ, а словно бы про себя, украдкой.

Она подошла к балконной двери и, перешагнув через порог, вышла на лужайку. Садовник, слава Богу, не забыл своих обязанностей: трава была аккуратно подстрижена, живые изгороди подровнены. Очевидно, это делалось вчера, в спешке, а может быть, позавчера, когда пришло известие о ее приезде. Бедняги, наверное, для них это было как гром среди ясного неба – жили себе столько лет без забот и хлопот, и вдруг на тебе – какая-то там хозяйка! Можно представить, как они все огорчились, в особенности этот чудаковатый Уильям – что же это у него за акцент? Корнуоллский? Не похоже.

Уж он-то, наверное, сполна насладился здесь бездельем.

Откуда-то издалека, из распахнутого окна в другой части дома, долетел сварливый голос Пру, требующей горячей воды для детей, и оглушительный рев Джеймса – ох уж эти взрослые, вечно они пристают со своим раздеванием и умыванием, нет бы просто накрыть человека одеялом и дать ему спокойно заснуть. Дона постояла, послушала и двинулась дальше, туда, где за полосой деревьев пряталась – да, так и есть, значит, она запомнила правильно – тихая, спокойная, сияющая река. Лучи заходящего солнца переливались на воде золотыми и изумрудными бликами, слабый ветерок слегка рябил поверхность.

"Жаль, что поблизости нет лодки, – подумала она, – нужно спросить у Уильяма, может быть, он знает, где ее раздобыть". Она забралась бы в нее, уселась на скамейке, и лодка понесла бы ее к морю. Да, превосходная идея!

Это будет так необычно, так рискованно. Можно взять с собой Джеймса, они погрузят в воду лицо и руки, речные брызги будут вылетать из-под кормы, за бортом будут резвиться рыбы, над головой с криками носиться чайки. Господи, наконец-то она вырвалась, наконец-то обрела желанную свободу! Просто не верится, неужели и правда все осталось позади, за триста миль отсюда – и Сент-Джеймс-стрит, и парадные обеды, и "Лебедь", и запахи Хеймаркета, и противная, многозначительная улыбка Рокингема, и зевки Гарри, и укоризненный взгляд его голубых глаз? А самое главное – та Дона, которую она ненавидела, та глупая, взбалмошная особа, которая из озорства или от скуки – а может быть, и от того, и от другого – согласилась сыграть эту идиотскую шутку с графиней и, переодевшись в платье Рокингема, закутавшись в плащ, спрятав лицо под маской, отправилась в Хэмптон-Корт, чтобы там вместе с Рокингемом и остальной компанией – Гарри, ни о чем не подозревая, валялся мертвецки пьяный в "Лебеде" – изображать разбойников и, окружив карету графини, заставить ее выйти на дорогу.

"Кто вы такие? Что вам нужно?" – дрожа от страха, причитала бедная старушка. Рокингем, задыхаясь от беззвучного хохота, уткнулся в шею коня, а Дона, исполнявшая роль главаря, холодно отрубила:

"Кошелек или честь!"

Бедная графиня, которой давно перевалило за шестьдесят и которая уже лет двадцать как похоронила мужа, принялась судорожно рыться в кошельке, нашаривая соверены и трепеща при мысли, что этот молодой повеса может в любую минуту швырнуть ее в канаву. Протягивая Доне деньги, она робко заглянула под маску и прошептала трясущимися губами:

"Пощадите меня, умоляю, я так стара и так немощна!"

Дона почувствовала, что на глазах у нее выступают слезы; сгорая от стыда, жалости и раскаяния, она сунула кошелек в руку графине и отвернулась, не обращая внимания на Рокингема, который бранился и вопил:

"В чем дело? Какого черта? Что случилось?"

Тем временем Гарри, которому они сказали, что хотят всего лишь прогуляться под луной до Хэмптон-Корта, успел уже добрести до дома и собрался было подняться в спальню, но столкнулся на лестнице с женой, почему-то переодетой в костюм его лучшего друга.

"Разве сегодня был маскарад? – пробормотал он, растерянно протирая глаза. – Надо же, а я и забыл… И король присутствовал?"

"Нет, черт побери, – ответила Дона, – не было никакого маскарада. Не было и не будет. С маскарадами покончено – я уезжаю".

А потом они поднялись в спальню и проговорили всю ночь напролет, спорили, обсуждали и не закончили даже утром, когда явился Рокингем, которого Дона приказала не впускать. Потом начались сборы, Гарри отправил нарочного в Нэврон, чтобы предупредить слуг о ее приезде; потом было это долгое, утомительное путешествие, и вот, наконец, она здесь, одинокая, независимая – и не правдоподобно, немыслимо свободная.

Солнце скрылось за лесом, окрасив воду тусклым багровым цветом; грачи поднялись в воздух и принялись кружиться над деревьями; из труб тонкими струйками потянулся дымок; Уильям зажег в зале свечи. В столовую Дона спустилась поздно, теперь она могла себе это позволить: ранние ужины, слава Богу, остались в прошлом. Она уселась в полном одиночестве за длинный стол, испытывая радостное и слегка боязливое возбуждение. Уильям молча стоял за ее спиной, время от времени меняя блюда.