Француженки не терпят конкурентов - [110]

Филипп оступился. Его нога зацепилась за камень, он споткнулся и, резко подавшись вперед, невольно выпустил ее руку. Ему удалось удержаться на ногах, ухватившись за металлическую ограду моста, отчего все замочки[141], повешенные на нее влюбленными и туристами, жалобно звякнули. Опираясь на перила, он развернулся и пристально посмотрел на Магали.

– Неужели ты лишь хотела сказать… – Он умолк и с такой силой тряхнул головой, что дрожь передалась всему его телу, сделав его похожим на вылезшего из воды льва. – Должно быть, я что-то неверно понял.

Она спрятала руки в карманы и бросила на него суровый надменный взгляд.

– На самом деле я очень разборчива.

Как сейчас, так и в прошлом. Ей никогда не хотелось впускать в свой мир каких-то потеющих от вожделения, стонущих сопляков. Она прекрасно обходилась без них.

И ей не хотелось также доверить кому-то выбор для нее подходящей приличной жизни. Сознавая ценность такого выбора, она и сама стремилась быть оцененной по достоинству.

Филипп оторвался от перил и подошел к ней. Его грудь под синим свитером бурно вздымалась, и он опять покачал головой, на сей раз очень медленно.

– Минутку. Ты ведь прожила в Париже пять лет, работая в популярном кафе, и выглядела при этом так, что любой зрячий мужчина едва ли мог удержаться от желания обнять и поцеловать тебя. Да еще три года грызла гранит науки в университете, где вокруг слоняются орды двадцатилетних студентов, которые, должно быть, выпрашивали у тебя конспекты при каждом чертовом удобном случае. Так неужели же ты ни разу не позволила ни одному из тех снедаемых безнадежными желаниями бедолаг пробить твою защиту?

– Мне не нравятся безнадежные парни.

– Черт… – буркнул Филипп так сухо, что она поняла, что промахнулась в чем-то.

Она взмахнула рукой.

– То есть… не нравятся бедолаги. Слабаки. Мне не нравятся слабые мужчины.

Неужели он имел в виду, что она и его лишила надежды?

– Они появляются из-за возведенных тобой преград, Магали.

Она остановила на нем задумчивый взгляд.

– А что в них не так? Меня устраивает моя жизнь.

– А мне нравишься и ты сама, Магали. Мы пока в людном месте, поэтому позволь не углубляться в детали, насколько сильно. Я же не прошу тебя измениться.

– Но тебе хочется, чтобы я оказала тебе особое доверие.

– Полное доверие. Но только мне.

Очевидно, то, что следовало довериться именно ему, существенно меняло дело.

И, как ни странно, ей этого хотелось.

– Значит, ты приучилась к замкнутой монашеской жизни. Таковы, по-моему, достоинства непробиваемых доспехов. Они вроде перепеченной корки шарлотки, скрывающей запеченные яблочки. Или встающей поперек горла сухомятки. Если постоянно осторожничать и таить все в себе, то можно закончить полным безумием.

– Ты можешь думать, как тебе угодно, – сдержанно отозвалась она.

Но ему удалось задеть душевную струну, она завибрировала в ней, высвобождая взрывные воспоминания. Леди Годива. Она могла поспорить, что леди Годива не пыталась прикрыть свою наготу распущенными волосами, когда решилась проехать обнаженной по городу. Она ничего не боялась.

Он пожал плечами.

– Я не хочу защищаться ремнями безопасности, Магали. Но у меня складывается ощущение, что я сумею перепрыгнуть разделяющую нас пропасть, только десятикратно увеличив свои достоинства.

Десятикратное увеличение? Милостивый боже! Она глянула на него сбоку, волевой подбородок четко вырисовывался на фоне убегающей вдаль Сены и громады собора Нотр-Дам. На деревьях в скверике за собором уже набухли и проклюнулись зеленые почки. Порыв прилетевшего с реки ветра взъерошил его гриву. Синий свитер чудесно гармонировал с его глазами.

Он собственнически положил ее руку на сгиб своего локтя и вновь возобновил прогулку. Губы его уже начали складываться в самодовольную улыбку, и она становилась все шире, выдавая такое полнейшее самодовольство, что Магали удивило, почему никто из встречных прохожих не пытается смыть эту улыбочку с его лица, сбросив наглого счастливчика с моста.

– Итак… только я? – уточнил он, безуспешно стараясь взять под контроль распиравшее его удовольствие. – Только для меня ты открыла доступ? А все остальные рыцари сваливались с неприступных стен, возведенных тобою вокруг себя?

– Ну, ты-то, Филипп, недолго считал их неприступными…

– Нет, недолго, – согласился он.

И опять возмутительно ухмыльнулся.

– Мне нравится преодолевать препятствия.

Она стукнула его по руке, правда, не так сильно, как ей хотелось бы.

– Не лучше ли тебе помолчать?

– А ты когда-нибудь в детстве, играя в «ковбоев и индейцев», настаивала на роли индейского вождя, чтобы иметь шанс исполнить буйный и злорадный танец в честь военной победы?

Она была единственным ребенком в семье, лишенным даже кузин и кузенов, но прерывать его не стала.

– Полагаю, именно сейчас я мог бы сплясать на редкость пламенно, если бы мы с тобой не находились поблизости от знаменитого собора в самом цивилизованном городе мира.

– Не давит ли на тебя непосильное бремя пяти поколений предков? Тесноваты наследному принцу оковы этикета. Но если ты начнешь злорадствовать надо мной, то я столкну тебя в воду прямо с этого цивилизованного моста.