Француженка по соседству - [94]

Том, хочу сказать я, но язык не подчиняется мне. Есть только мысль, мысль о нем, мечта о нас с ним, которая только-только начала обретать форму, но она пронзает вату внутри моего сознания. Северин что-то говорит и настойчиво жестикулирует. Раньше она этого не делала. Увы, я не слышу ее слов и не понимаю, чего она хочет.

Да и в любом случае уже поздно. Похоже, Северин пытается поднять телефон. Но ведь она призрак, слишком крепко связанный лентой времени. Материальные вещи не для нее. Однако она не сдается. Я даже готова улыбнуться, будь у меня способность улыбаться, этой ее настойчивости заставить меня сделать… что именно? Что-то. Я не знаю.

Том. Мне нужна еще одна лента, другая. Мне нужны мы. Я хочу шагнуть в сторону, в поток времени, где Кейт – это Кейт, а Том – это Том, и ни он, ни я не будем пойманы в бусину на нити времени. О неторопливых воскресных утрах, о суматошной спешке на работу в метро, о выходных и рабочих днях, дома и в офисе, о днях… Мне нужны просто дни. Дни, которые начинаются и заканчиваются Томом. Том…

Я соскальзываю еще глубже. Я бессильна бороться с этим, а Северин прекратила меня подбадривать. Я снова хочу сказать ей, что знаю, как все случилось, что теперь мне все понятно. Хочу сказать, как мне жаль, что я не могу поведать об этом миру. Но, думаю, она все это знает и без меня, и вряд ли ее это волнует. Ведь она здесь не поэтому. Северин по-прежнему сидит рядом со мной, скрестив загорелые ноги посреди кремового кафельного моря – как всегда красивая и неулыбчивая.

Как же хочется увидеть ее улыбающейся!

Глава 20

Я просыпаюсь.

Это так… неожиданно.

И болезненно. О господи, как же это мучительно… Моя голова, мое горло, мой живот, мои глаза, но главным образом моя голова… моя голова… моя голова. Она пульсирует так, будто приливы и отливы крови внутри ее – это яростный шторм, бушующий у побережья мозга. Где оно, прохладное кремовое море, к которому можно припасть пульсирующим от боли виском? Куда оно пропало?

– Кейт? Кейт, ты с нами? – Затем на меня обрушивается свет. Сначала он волчком вертится вокруг меня, но затем мой мозг берет его под контроль и заставляет превратиться в блоки цвета и тени. Я в комнате. Светлой, лишенной красок комнате, незнакомой, хотя я мгновенно узнаю в ней больничную палату.

Надо мной склонилась пухлая женщина в синей больничной форме и повторяет мое имя. Но я смотрю мимо нее, выискивая глазами Северин. Но ее здесь нет. Я нигде ее не вижу, и меня охватывает паника. Она не может бросить меня, не может, я это точно знаю. Но почему же тогда ее здесь нет? Что это значит?

– Кейт? Нет, тсс… лежи тихо. Всё хорошо, с тобой всё в порядке. Ты в больнице. – В комнату кто-то входит, и она оборачивается. Мне не видно, кто это. Неужели Северин? Нет, это вряд ли она, хотя у меня никак не получается вспомнить, почему ее здесь не может быть. – Она только что пришла в себя, – говорит женщина вошедшим и снова поворачивается ко мне: – Кейт, ты узнаешь, кто это?

И тогда я вижу, что рядом со мной он, протягивает руку, чтобы взять в нее мою ладонь, и от моей паники не остается и следа.

– Том… – Мой голос сиплый и похож на хрип, но я вижу, как тревога моментально покидает его лицо.

– Ты вернулась, – говорит он и кладет мне на щеку ладонь. Мне хочется прижаться к его руке, но я не уверена в собственном теле, я не знаю, что оно может, а чего – нет. Как только что сказала медсестра, мне лучше лежать спокойно.

– Я была далеко? – хрипло спрашиваю я.

Вид у Тома кошмарный. Он явно не брился несколько дней и, возможно, столько же ночей не спал. У меня такое чувство, будто меня бросили на сцене посреди пьесы, не дав мне в руки сценария и даже не сказав, что было в предыдущем акте. Как я попала сюда?

– Да, ты была далеко… целых два дня. – Он делает судорожный вдох и начинает что-то говорить, но медсестра прерывает его:

– Попей водички, Кейт, а мне пока нужно кое-что проверить. – Она приподнимает изголовье моей кровати и подносит к моим губам стакан воды. Я делаю несколько глотков, а она светит фонариком мне в глаза и задает мне бесконечные вопросы. Как меня зовут? Когда я родилась? Какой сейчас год? Знаю ли я, где нахожусь? С каждым ответом слова даются все легче и легче, как будто путь от мозга к языку постепенно очищается от завалов.

– Я ударилась головой? – внезапно спрашиваю я, поняв, что вопросы не сводятся только к сбору информации, а затем вспоминаю… вспоминаю ли? Мои воспоминания сбивчивые, противоречивые, у них странные краски. – Кажется, да, так и было…

– Да, боюсь, вы основательно приложились головой. Мы тут все из-за вас изрядно переволновались, – произносит новый голос.

Я слегка поворачиваю голову. На меня накатывается новая волна боли, и я стискиваю зубы. Тем не менее успеваю разглядеть источник этого голоса: в дверях палаты стоит высокая женщина лет сорока с небольшим и сдержанно улыбается мне. Ее темные волосы убраны в элегантный узел. На ней тоже больничная форма, поверх которой словно наброшена мантия, символ ее статуса как врача, что также подчеркивают огромные бриллиантовые клипсы. Такие вряд ли увидишь в ушах бедной медсестры.