— Вот!.. — И он тихо двинул рукой и показал на грудь.
Из груди ручьем лилась кровь.
— Слава Богу, — прошептал он, озираясь слабеющим взором. — Так мне всегда очень… — И он не договорил. — Не в постели… Вот так… Так лучше! — Затем через несколько мгновений старик снова заговорил: — Саша… Когда его прогонят совсем, женись… Люби Надю… А землю купи… И храм во имя Сергия… Здесь алтарь… а под ним меня… — И после мгновенного молчания старик вдруг широко раскрыл глаза и выговорил громче: — Ну, Александр Васильевич, сейчас увидимся!
И последним усилием старик ослабевшей рукой начал изображать крестное знамение, но не кончил…
Дружинники, бросившие погоню и две неприятельские пушки в поле, уже собрались кругом в полном составе. Поснимав шапки, они опустились на колени и стали креститься… Барин-генерал отошел в вечность…
Несмотря на многолюдство, тишина была мертвая и прерывалась только сдержанными рыданиями Сережи, который целовал лицо мертвого дедушки.
Да в стороне, саженях в пятидесяти, стонал раненый и умирающий французский артиллерист…
Прошел год.
В заново отстроенном доме на Тверской жила счастливая чета — Ковылины со своей родней, за исключением умершего князя.
Близ Воробьевых гор жила другая чета, еще более счастливая; но молодая Рябова имела на лице шрам от сабельного удара, которого не стыдилась.
Далеко от Москвы, в глуши Нормандии, жила третья, самая счастливая чета с новорожденным, которого его мать уже приучала к русским словам.
Десяти месяцев от роду он уже начал довольно ясно выговаривать: «Москва. Наполеон. Супостат».
Но лучше и веселее всего ребенок вскрикивал: «Макар! Мак-кар!»
При этом отец и мать часто радостно смеялись…
Герой-миллионер Живов пропал без вести… для москвичей.
