Франц, или Почему антилопы бегают стадами - [18]

Я сунул открытку в задний карман и, доедая ужин, попытался представить, что сейчас поделывает метельщик там на юге. Наверно, лежит себе на открытом солнце в полосатом костюме, подсунув под голову бутылку граппы вместо подушки, и храпит что есть мочи…

– Берите тот или этот или еще какой-нибудь, берите хоть что-нибудь, – горячился отец, раздавая оставшуюся печеную картошку. – Я закидываю ногу за ногу и говорю начальнику конкретно: либо тот, либо этот, либо… В чем дело, мусик? Я забыл выключить радио?

Мать выглядывала через дверь кухни в гостиную.

– Да, то есть нет, ты его выключил. Просто я думаю, кому приспичило сейчас звонить. Мы ведь ужинаем. Бог мой, как мне это надоело.

Я вышел в гостиную и поднял трубку.

– Йоханн? Какой… Эм Си, черт, убери лапы от флейты! Ясно. Ну, выкладывай, что хотел.

Я пристегнул велосипед и пошел ко входу в региональную больницу. У меня дрожали колени.

– Если он не выкарабкается, виноват буду я, – мрачно бормотал Йоханн Джорджо Ферри.

Я беспокойно ходил из угла в угол по приемному покою. Йоханн сидел в сером кресле-раковине.

– Не стоило дарить ему эту поездку. – И после удрученного молчания: это была благодарность за все хорошее, что он мне сделал.

К нам подошел врач. В белом халате и с папкой под мышкой. Запах у него был антисептический. (У него вообще не было запаха.)

Йоханн выбрался из кресла.

– Выше голову! – сказал врач. – Транспортировку он перенес нормально. – Врач пожевал нижнюю губу. – У него, однако, сильная зависимость от спиртного.

– Он алкоголик, – подсказал я.

– Его печень… как бы сказать… в плохом состоянии. Понимаете… как одна сплошная губка.

Йоханн виновато опустился обратно в пластиковое кресло.

– Когда мы сможем его повидать? – спросил я.

– Вам сообщат. Можете подождать здесь, пока вас не позовут.

Потом врач ушел. Я смотрел через стекло приемного покоя. Весь стол был усеян результатами анализов. Усатая медсестра раскладывала полученные от врача анализы и рентгеновские снимки Эрйылмаза, устроив при этом порядочный кавардак. Листки были красные, намного краснее, чем у других пациентов (если там действительно были листки других пациентов). Медсестра подняла один листок повыше, чтобы мне было лучше видно. Красный цвет обрывался где-то посередине, и остаток листа был пустой. Я не знал, как себя вести. Я знаком показал медсестре, чтобы она берегла документы, как собственную семью, как своих детей, как зеницу ока (я исполнил очень сложный жест). Медсестра дружелюбно кивнула. Она была предупредительной, порядочной медсестрой, которая наверняка не фотографировалась в голом виде. Эрйылмазу она бы понравилась.

– Господин Эрйылмаз пускал меня в музыкальный зал, потому что я не могу играть дома, – снова забормотал Йоханн. – Однажды он отвел меня в сторону и сказал, что если я и дальше буду опустошать холодильник, то скоро не смогу стоять на ногах.

Я промолчал. Это был разговор с самим собой.

– Он каждый день писал мне из Италии, какой я чудесный человек. Хотя какой с меня человек? Поеду на море и утоплюсь. – Он ударил себя по колену. – Мы должны были ему помочь. Нужно было пойти и отобрать у него водку! – Он с вызовом посмотрел на меня.

– Ему нравилось пить, – возразил я.

– Откуда ты знаешь, что господину Эрйылмазу нравилось пить так много? – Йоханн истерически засмеялся. – А, ну да! Он же пьет только из гигиенических соображений! Дезинфекция! Какая чушь!

Эрйылмаз, очевидно, всем говорил одно и то же.

– Неужели это произойдет? – спросил Йоханн, уже чуть не плача.

– Что произойдет?

– Господин Эрйылмаз действительно умрет?

– Да, – сказал я, чтобы сделать ему больнее. Йоханн Ферри – мальчик из музыкального зала. «Светлая голова, только немного полноватый». Из-за него Эрйылмаз полетел в Италию. Из-за него – и из-за меня. («По вам уже дурдом плачет, метельщик. Убирайтесь-ка на остров».) Желудок судорожно сжался.

– Для тебя господин Эрйылмаз тоже наверняка сделал много хорошего.

Я кивнул.

– Знаешь, какие фигуры были у женщин пятьдесят лет назад?

Йоханн уязвленно прошептал:

– Ты себя так ведешь, будто тебя это вообще не волнует.

Прошло четверть часа. Потом я сказал:

– Думаю, нам надо пойти к нему.

– Может, подождем еще? Вдруг мы помешаем врачу. Может, он сумеет помочь господину Эрйылмазу.

– К черту врача. Идем.

Мне не хотелось идти одному.

– Нет, не надо, Франц, пожалуйста. – Он захныкал.

– Эх, чтоб тебя! Ну и чем мы ему поможем, сидя здесь?

Йоханн и бровью не повел. Мы прождали еще целую вечность, пока придет врач или кто-нибудь еще и проведет нас к Эрйылмазу. Потом Йоханн пошел в туалет. Вернувшись, предложил:

– Может, уже пойдем к нему?

– Конечно.

– Ты знаешь, куда его положили?

Мы отправились на поиски. Я сел на кресло-каталку, и Йоханн повез меня по коридорам, чтобы никто из персонала нас не остановил и не отправил обратно в приемный покой. У каждой двери я говорил «Стоп!» или «Нет, дальше!», и Йоханн толкал каталку дальше или останавливался – не так, как я говорил, а с точностью до наоборот.

– Здесь! – шипел я.

– Это родильное отделение, – ворчал Йоханн.

Так он толкал меня взад-вперед, взад-вперед по коридорам, будто продуктовую коляску. Хорошая маскировка, здорово мы это придумали.