Фрагменты речи влюбленного - [46]

Вертер, Пруст[151]

«Все земное сладострастье»

ПЕРЕПОЛНЕННОСТЬ. Субъект с настойчивостью провозглашает желание и возможность как полного удовлетворения кроющегося в любовных отношениях желания, так и безупречного и как бы вечного успеха этих отношений: райский образ Высшего Блага, даваемого и получаемого.

1. «Итак, возьмите все земное сладострастье, сплавьте его воедино и низвергните все целиком в единственного человека — все это будет ничем по сравнению с наслаждением, о котором я говорю». Переполненность, таким образом, есть низвержение: что-то сгущается, обрушивается на меня, поражает меня. Что же так меня заполняет? Какая-либо целостность? Нет. Нечто, что, исходя из целостности, выходит за ее пределы: целостность без остатка, сумма без изъятия, место, рядом с которым ничего нет («моя душа не только заполнена, но и изливается через край»). Я переполняю (переполняюсь), я коплю, но не ограничиваясь уровнем нехватки; я произвожу излишнее, и именно в этом излишнем и наступает переполнение (излишнее есть режим Воображаемого: как только я не нахожусь более в излишнем, я чувствую фрустрацию; для меня ровно в меру означает недостаточно); наконец, я дохожу до того состояния, когда «наслаждение превосходит возможности, предусмотренные желанием». Чудо: оставив позади всякое «удовлетворение», ни пресыщенный, ни упоенный, я переступаю пределы пресыщения, и, вместо того чтобы обрести отвращение, тошноту или даже опьянение, я обнаруживаю… Слияние. Безмерность привела меня к мере, я припадаю к Образу, наши меры — одни и те же: точность, верность, музыка; я покончил с недостаточностью. И тогда я переживаю бесповоротное приятие Воображаемого, его триумф.

Рейсбрук, Этимология[152]

Моменты переполненности: о них не говорят — так что вопреки истине любовные отношения кажутся состоящими из одного долгого стона. Дело в том, что если неудачно высказать несчастье — непоследовательно, то уж неудачно выразить счастье просто преступно; наше «я» ведет речь лишь будучи уязвленным; когда же я переполнен или вспоминаю, как был переполнен, язык кажется мне каким-то малодушием — я восхищен за пределы языка, то есть за пределы посредственно-общего: «Случается встреча, нестерпимая из-за радости, и человек подчас словно уничтожен ею; это я называю восхищением. Восхищение — это радость, о которой не поведаешь».

Рейсбрук

2. На самом деле мои шансы быть в самом деле переполненным для меня значат мало (пусть даже они будут нулевыми). Нерушимо сияет одна лишь воля к переполнению. Благодаря этой воле я отдаюсь во власть течения — формирую в себе утопию субъекта, избавленного от вытеснения; я уже и есть этот субъект. Этот субъект — анархист: верить в Высшее Благо столь же безумно, как верить в Высшее Зло: Генрих фок Офтердинген философски скроен из той же материи, что и садовская Жюльетта. (Переполненность подразумевает упразднение наследования: «…Радость совершенно не нуждается в наследниках или детях — Радость хочет самое себя, она хочет вечности, повторения одного и того же, она хочет, чтобы все вечно оставалось подобным.» — У переполненного влюбленного нет никакой потребности писать, что-либо передавать, воспроизводить.)

Новалис, Ницше

Невыразимая любовь

ПИСАТЬ. Обманы, конфликты и тупики, которым дает начало желание «выразить» любовное чувство в «творчестве» (особенно письменном).

1. Два могущественных мифа убеждают нас в возможности, обязанности сублимировать любовь в эстетическом творчестве: сократический миф (любовь способствует «порождению множества прекрасных и великолепных речей») и романтический миф (я создам бессмертное произведение, описывая свою страсть).

Однако Вертер, который прежде много и хорошо рисовал, не может написать портрет Шарлотты (он едва смог набросать ее карандашный силуэт — то самое, что его в ней пленило). «Я утратил священную животворящую силу, которой я порождал вокруг себя миры».

Пир, Вертер

2.

Праздник осенней луны.

Кругом пруда, и опять кругом,

Ночь напролет кругом!

Нет более эффективных окольных путей, чтобы выразить грусть, чем это «ночь напролет кругом!» А если попробую и я?

Летним утром над заливом

Ни облачка. Я вышел

Сорвать глицинию.

или

Летним утром над заливом

Ни облачка. Я долго сидел за столом,

Ничего не делая.

или еще:

Летним утром над заливом

Ни облачка. Я не шевелюсь,

Думая об отсутствующем.

С одной стороны, это ничего не говорит, с другой, говорит слишком многое: невозможно выверить. Мои потребности в выражении колеблются между совершенно непроницаемым хайку, кратко резюмирующим некую огромную ситуацию, и огромным обозом банальностей. Я одновременно слишком велик и слишком слаб для письма: я рядом с ним, всегда сжатым и сильным, безразличным к ребячливому «я», которое его домогается. Безусловно, любовь заодно с моим языком (который ее поддерживает), но она не может уложиться в мое письмо.

Хайку[153]

3. Я не могу писать себя. Что же это за «я», которое могло бы себя описать? Чем больше оно входило бы в письмо, тем более бы письмо его развенчивало, представляло бы его никчемным; шла бы все большая деградация, постепенно вовлекающая в себя и образ другого (писать о чем-то, это значит его отбрасывать в прошлое), и это отвращение неизбежно приводило бы к заключению: чего ради! Любовное письмо блокирует иллюзия экспрессивности: я — писатель или считающий себя таковым — продолжаю обманываться эффектами языка; я не знаю, что слово «страдание» не выражает никакого страдания и что, следовательно, использовать его — значит не только ничего не сообщить, но и очень скоро вызвать раздражение (не говоря о смехотворности моего положения). Надо, чтобы кто-нибудь научил меня, что нельзя писать, не утрачивая своего «чистосердечия» (все тот же миф об Орфее: не оборачиваться). Требование письма, с которым не может согласиться без душевных мук никакой влюбленный, — принести в жертву немножко своего Воображаемого и тем самым сквозь свой язык Валь осознать немного реального. В лучшем случае, все, что я мог бы произнести, — это письмо Воображаемого, и для этого мне следует отказаться от Воображаемого моего письма — позволить языку работать надо мной, подвергаться несправедливостям (оскорблениям), которые он не замедлит наложить на двойной Образ влюбленного и его другого.