Фотография в профиль - [67]

Выходя из зала, Рушиньский как бы ненароком столкнулся лоб в лоб с Качановским.

— Довольны, пан подполковник? — язвительно заметил адвокат. — Засадили моего подопечного на десять лет и радуетесь. При его-то возрасте и состоянии здоровья о выходе на свободу нечего и мечтать. Если он и выйдет из тюрьмы, то только ногами вперёд. Поздравляю с блестящим успехом!

— Говоря откровенно, пан меценас, я сожалею о случившемся и не чувствую себя победителем. Победили, по-моему, вы. Ведь суд принял во внимание именно ваши аргументы. Всего десять лет тюрьмы! Более скромным приговором не может похвастать в Польше, насколько мне известно, ни один военный преступник.

— У меня также очень муторно на душе. Мне кажется, что я защищал его скверно, без внутренней убеждённости. Я допустил, что невинный человек получил десятилетний срок. Какая уж тут победа?

— А я до последнего момента был искренне убеждён, что обвиняемый виновен. Пока не увидел его реакцию на приговор. И тогда во мне что-то перевернулось. Я был потрясён и подумал: уж не допущена ли л вправду судебная ошибка?

— И что вы решили предпринять, пан подполковник?

— Мне кажется, мы могли бы вместе довести это дело до конца. Я не считаю, что сегодняшний приговор расставил всё по своим местам. Верю, что, объединив усилия, мы сумеем разгадать эту удивительную загадку. Могу ли я рассчитывать на ваше содействие, пан меценас?

— Вполне. Я давно ждал этих слов.

Приятели скрепили свой договор сердечным рукопожатием. Недавняя неприязнь, взаимные обиды и претензии отступили на второй план.

Милиция вывела из опустевшего наполовину зала обвиняемого. Он шёл, спотыкаясь, как слепой, ничего не видя перед собой, и его безучастный взгляд не остановился даже на рыдавшей в коридоре жене. По выражению лиц обоих конвоирующих его милиционеров нетрудно было догадаться, как много бы сейчас они дали, чтобы только не находиться в этом здании и не выступать — пусть даже и косвенно — в роли тюремщиков осуждённого.

Тайна старой фотографии

— Ну, Янушек, наконец-то мы довели дело Баумфогеля до благополучного конца, — произнёс, широко улыбаясь, полковник Немирох, приветствуя Качановского на следующий день после окончания процесса. — Мне говорили, что меценас Рушиньский произнёс великолепную речь и добился того, что этот тип отделался всего лишь десятью годами.

— Десять лет лишения свободы, которые фактически обёрнутая пожизненным заключением!

— Просто замечательно!

— Я бы этого не сказал.

— Почему?

— Осуждён невинный человек. Теперь я в этом больше чем уверен.

— Ведь ты же сам вёл расследование: организовывал экспертизы, устраивал очные ставки…

— Всё, что я делал, не стоит и выеденного яйца.

— Извини, но я тебя не узнаю.

— Я сам себя не узнаю. Мне стыдно смотреть на себя в зеркало. Заморочил себе голову результатами экспертизы, заранее исходя из того, что этот Врублевский обязательно должен быть прохвостом Рихардом Баумфогелем. Под этим углом зрения выстраивал всё расследование — и в итоге упрятал невинного человека за решётку на десять лет.

— Ты сомневаешься в компетентности экспертов, приславших нам заключения?

— В том-то и трагедия, что не сомневаюсь. Наша ошибка! заключается в другом.

— В чём же?

— Вот это я и хочу выяснить.

— Что думает об этом пан прокурор?

— Мы ещё не говорили с ним на эту тему. Но у него тоже возникли сомнения.

— Какой петух тебя клюнул в одно место? Ты располагаешь новыми данными?

— Мне достаточно было видеть заплаканное лицо этого человека в момент вынесения приговора. У меня оно до сих пор перед глазами. Его слёзы; хотя он не плакал, — это, поверь, не поза, не игра. Охрана выводила его из зала под руки, как слепого, потому что он ничего не видел: натыкался на стены, на людей… Страшное зрелище. Передо мной прошли сотни подсудимых, я наблюдал за ними, когда им выносили приговоры, иногда даже смертные, но на их лицах всегда были написаны только отчаяние, страх и ненависть. А его лицо— мне сложно это выразить словами — отразило боль, неподдельное изумление несправедливо осуждённого человека, твёрдо верившего в правый суд.

— Твоё личное мнение ничего не доказывает.

— Знаю, но я постараюсь найти доказательства.

— Не забывай, что следствие закончено, и у нас нет веских причин его возобновлять.

— Мы на это и не рассчитываем. Но ты ведь не можешь мне запретить заниматься нашим частным расследованием в нерабочее время.

— Ты, похоже, спятил. Я-то уж обрадовался, что теперь тебе ничто не помешает основательно заняться делом «кровавого Мачея» и его банды.

— Не беспокойся, никуда оно от меня не денется, Ты, видимо, пропустил мимо ушей, что я собираюсь вести не своё частное расследование с целью доказать невиновность Станислава Врублевского, а — наше расследование.

— Что значит «наше»?

— Ко мне присоединяется меценас Рушиньский.

— Вы договорились действовать сообща?

— Чему ты удивляешься? Он замечательный адвокат и много раз, как тебе известно, оказывал нам поистине неоценимые услуги. Убеждён, что вдвоём мы разгрызём этот орешек и вытащим из тюрьмы невинного человека.

— Ты и Рушиньский — в роли компаньонов. Уж не ослышался ли я?

— Нельзя смириться с тем, чтобы Врублевский отбывал наказание за чужие грехи, в том числе и за мои. Только бы из-за судебной ошибки ему не пришла в голову мысль о самоубийстве.