Фотография в профиль - [60]

— Хотите ли вы давать показания? — громко спросил председатель, отыскав глазами высокую миловидную брюнетку.

— Да, хочу, — ответила она.

Председатель немного посовещался с коллегой и заседателями.

— Суд принял решение заслушать показания свидетельницы Кристины Врублевской. Подойдите, пожалуйста, ближе. Настаивают ли обвинение и защита на присяге?

— Не настаиваем, — одновременно ответили прокурор и защитник.

— Свидетельница, что вам известно по рассматриваемому нами делу? — прозвучал традиционный вопрос.

— Высокий суд, произошла, по-видимому, какая-то страшная ошибка. Я знаю Станислава почти двадцать лет, причём восемнадцать мы с ним женаты. Не скажу, что у него нет недостатков. С ним иногда нелегко находить общий язык. Нередко он бывает чересчур суров и несправедлив по отношению к детям. Есть у него, конечно, и свои слабости. Но я никогда не поверю в то, что мой муж — убийца из гестапо.

— Пан прокурор, имеются ли у вас вопросы к свидетельнице?

— Вопросов нет, — ответил Щиперский, хорошо понимая, что жена не станет наговаривать на мужа.

— А у вас, пан меценас?

— Часто ли муж рассказывал вам о том, что ему пришлось пережить во время войны? — обратился адвокат к Врублевской.

— Он всем надоел своими воспоминаниями до такой степени, что слушать его военные рассказы стало просто невмоготу. Я не раз советовала ему умерить пыл, чтобы не казаться смешным в глазах коллег и знакомых. Говорила, что его слова окружающие воспринимают как бахвальство, но с ним трудно было спорить. Одна из любимых его тем — партизанская жизнь. А про город Камень Поморский мне, наверно, известно значительно больше — хотя я никогда там не была, — чем об улице, на которой мы живём в Варшаве, а ведь я — урождённая варшавянка.

Обвиняемый с недовольным видом прислушивался к показаниям жены.

— Знает ли ваш муж немецкий язык?

— Что вы, конечно, нет! Как-то в отпуске я отдыхала на Мазурских озёрах и познакомилась там с одной парой из Берлина. Время от времени они мне писали, но я не настолько сильна в немецком, чтобы без посторонней помощи могла прочесть их письма или ответить на них. Поэтому я всегда была вынуждена обращаться за помощью к коллегам по работе, хорошо владевшим этим языком. Неужели муж стал бы со мной хитрить и не помог мне!

— Вы никогда не были в Кракове?

— Как же, была. Ездила туда на экскурсию, которую организовали на нашей фабрике. Кстати, взяла с собой и мужа.

— А ему приходилось до этой поездки бывать в Кракове?

— Не думаю. Он совершенно не ориентировался в этом городе. Помню, когда мы отошли от автобуса, он даже не сумел найти обратную дорогу. Хорошо хоть, что запомнил название улицы, где мы остановились. Прохожие объяснили, как до неё добраться.

А Рихард Баумфогель, в отличие от моего подзащитного, часто бывал в Кракове у своего начальства, — заметил адвокат. — Уж он-то наверняка должен был знать расположение улиц в этом городе.

— Всегда можно притвориться, что ты никогда не был в том или ином городе и не владеешь каким-то иностранным языком, — заметил прокурор.

— Притворяться перед собственной женой? Но зачем? Разве кого-нибудь удивило бы, что Врублевский, учась в Гданьском политехническом институте, предпочёл там изучать немецкий, а не английский язык? Однако он, как мы знаем, сделал выбор в пользу последнего. Знать город Краков — это не преступление. Обвиняемый, если уж на то пошло, мог неоднократно посещать его в послевоенное время.

— Извините за нескромный вопрос: вы спите с мужем в общей спальне? — спросил адвокат.

— Да.

— Тогда вы, разумеется, должны знать, бредит ли он во сне.

— В последнее время он уже перестал бормотать по ночам, но в первые годы нашего супружества его постоянно мучили кошмары: то он во сне бросался в атаку, то отдавал какие-то приказы. Когда я его будила, он был весь в поту, его колотила нервная дрожь.

— Не кричал ли он во сне по-немецки?

— Никогда. Клянусь жизнью наших детей. Никогда, слышите — никогда!

— Может быть, он бредил на каком-нибудь другом иностранном языке?

— Порой мне казалось, что я различаю отдельные русские слова.

— По-видимому, не русские, а белорусские, — уточнил обвиняемый.

— Обвиняемый, владеете ли вы русским языком? — спросил председатель.

— Очень слабо. Учил его в старших классах средней школы, то есть сразу После демобилизации.

— А откуда вы знаете белорусский?

— Этот язык мне очень близок, потому что деревни в Несвижском районе были или чисто белорусские, или со смешанным польско-белорусским населением, как в моей родной Бжезнице. Белорусский я знаю с раннего детства.

— Обвиняемый, кто вы по национальности — белорус или поляк? — спросил один из заседателей?

— Все члены нашей семьи всегда считали себя поляками.

— Свидетельница, что вы можете добавить к уже сказанному?

— Я любила его и продолжаю любить! Никогда не поверю в его вину, даже если он будет осуждён!

— Вопросов больше нет, — заявил Рушиньский, почувствовав рискованность ситуации: Врублевская, поддавшись эмоциям и желая выгородить мужа, могла восстановить против себя судей, снизив тем самым весомость показаний.

Последними давали показания присутствовавшие в зале эксперты, которые во время предварительного следствия участвовали в медицинских обследованиях обвиняемого. Они показали, что Станислав Врублевский, или Рихард Баумфогель, — мужчина нормального телосложения, без физических отклонений и психических расстройств, с нормальной для его возраста памятью, хорошим слухом и несколько ослабленным зрением. Способности выше средних. Эксперты указали, что, по их мнению, обвиняемый дееспособен и Может отвечать за свои действия.