Фотькина любовь - [24]
Матери не было видно, слышался только ее голос, и Витальке, сумасброду, это не нравилось. Он начал просить: «Вы объявите по радио!» Галка дергала его за руку: «Ну, зачем ты так? Объявишь, что я невеста, а я уже с ребеночком скоро буду!» Но радио протрещало три раза, будто кто щепал лучины, и стало говорить о Витальке и о ней хорошие слова. И в небе, над озером, как эмблема, всплыли два соединенных вместе золотых кольца. Виталька целовал Галку. А Увар Васильевич говорил басом: «В полном соответствии с законом о браке Российской Советской Федеративной Социалистической Республики брак записан, и объявляю вас мужем и женой!»
«Так оно и должно быть! Я же это раньше понимала! Он — добрый… Это так все плохо с ним вышло… Но он не виноват! Я только зря боялась его… Старше меня и…» — говорила Галка. — «Это ничего, что старше, — закусил ус Увар Васильевич. — Ребятишки хруще будут!»… Галку начинал жечь стыд… Уходил куда-то Виталька, сын комиссара Соснина, и она оставалась одна. Мать-одиночка.
— Пить! — услышала мать крик и испуганно вбежала в комнату.
— Что с тобой, доченька?
— Ничего, мама!.. Пить захотела! — как можно спокойнее сказала Галка. — Ты не бойся.
Заснуть Галка не могла до утра. Она думала об отце, который лежал в больнице, делала вид, что спит, потихонечку всхрапывала, стараясь не волновать мать, и все разгадывала-разгадывала неожиданно привидевшийся сон.
…Вскоре Галка родила сына. Родила в только что открытом колхозном роддоме, одна во всех больших светлых палатах. И врач, и фельдшер-акушер, и нянечки поздравили ее.
Первым узнал о прибыли в семье Кудиновых Увар Васильевич, потому что не было на селе человека, который бы вставал раньше его. Едва появились на небе старые крестьянские звезды Кичиги, он заявился в приемный покой роддома:
— Ну, есть кто? — спросил санитарок.
— Есть. Парень.
— Вот хорошо, — искренне обрадовался Увар Васильевич. — Вы, девки, давайте побольше принимайте. Можно и каждый день. А то в колхозе трактористов нехватки… Да и сами-то не плошайте!
И он смеялся так, как могут смеяться только хорошие люди.
Потом прибежала мать, братишки, сестренка. А потом все шли и шли. Весь день. И строгая акушерка говорила Галке, что так все-таки нельзя, что это нарушение режима. Галка ласково глядела на нее и соглашалась:
— Да разве я зову их?
Под вечер малыша унесли в соседнюю комнату, и Галка почувствовала, что очень хочет спать.
…Она не знала, что вся Рябиновка уже знала о кончине Егора Кудинова, Галкиного отца.
Рассказывают, что в эти дни был освобожден по амнистии Виталька Соснин. Вернувшись домой, он первым делом сходил на могилу председателя, потом зашел в кузницу, выклепал из старого выхлопного клапана зубильце и, никого не спросив, высек на обелиске, поставленном в честь погибших во время Великой Отечественной войны, рядом с фамилией отца, батальонного комиссара Кирилла Соснина, еще два слова: «Егор Кудинов». Ни участковый милиционер Гаврилов и никто из односельчан не усмотрели в этой Виталькиной выходке ничего плохого.
РАССКАЗЫ
ПОЛЯНА ДЕТСТВА
«Здесь находился участок, где врагу в течение всей войны не удалось перешагнуть линию государственной границы».
Тимофей Лопатин домом не живал по-доброму почти никогда. Все где-то отходничал. Приедет ненадолго, поянится над бабой своей, Лукерьей, а потом затоскует, как присухи напьется, — сам не свой ходит. И закатится опять невесть куда.
В рыболовецкой артели на Арале работал, два раза деньги домой присылал, а явился в чем мать родила и без копеечки. Потом кинулся на Алдан, в золотоискатели. Там три года прожил. Приехал и первым делом купил полную телегу арбузов. Напился, арбузы ребятишкам роздал, а потом сидел на крылечке у сельпо и плакал.
— Шел бы ты, Тимофей, в колхоз, — говорили мужики, — робил бы, как все люди!
…Большую дружбу вел Тимофей со сверстником своим казахом Василием Карлеутовым. Василий с сынишкой Рамазаном жил в трех верстах от деревни, на поляне, возле лесного озера. Изба его и пригоны, и вся полянка носили в деревне название «Васькин хутор». Карлеутов пас колхозных лошадей, успевал охотничать на лис и рыбачить.
Лучшим кунаком для Василия был Тимофей. Сядут, бывало, с вечера и до полуночи сидят, разговоры ведут. Чаю самовара два выпьют. И дети у них друзьями были, Тимофеев сын — Сашка и Василия — Рамазанко. Каждую осень Карлеутов привозил из стойбища два мешка муки и мяса — полбыка: «Рамазанко зиму у вас будет жить. Школа надо. Пусть живет».
Бродяжничество Тимофеево оборвалось после трагического случая: гнедой четырехлеток вынес Карлеутова по вешнему льду на Тобол, на самую стремнину, задернуло обоих в полынью.
Тогда и объявил Тимофей Лопатин колхозному председателю свое решение:
— Принимай в хозяйство. Любую работу справлять стану, плотничать или слесарничать, а то и чеботарем могу.
— Надолго?
— Насовсем. Пасынка взял, Рамазанку; двоих кормить буду.
Вырастил Тимофей ребятишек. Не сказать, чтобы сильно смирные были, но и не шалопаи. Особенно старший, Рамазанко, трудолюбив. Младший, Сашка, белокурый, кудреватый, сажень ростом, горяч был: и в драки встревал, и огороды чужие не прочь был попроведать. Но за ним сильно худого тоже ничего не числилось. Баловство только.
