Фотькина любовь - [25]

Года за три до войны Тимофей оженил Рамазана на молоденькой красавице-казашке Зинке из соседнего аула. Занемог Тимофей, когда у Рамазана уже второй дитенок появился. Созвал он сыновей и сказал:

— Я скоро уберуся, так вот вам мой наказ. Тебе, Сашка, жениться надо. Живите дружно, помогайте друг другу. Злых людей остерегайтесь. Злые не знают, что добрые на земле есть.

И умер вскоре, как и сказал.

Война началась в воскресенье, а во вторник Сашку, Рамазана и многих других мужиков отправляли в части. Гудела деревня. И плакали, и пели — все было. Настроение, однако, у всех приподнятое: верили — никакому врагу не победить нашу силу. Еще задавались друг перед другом: «Мой-то гляди, какой бравый ходит. Сразу командиром назначат». Старик Умербек, дед красавицы Зинки, толковал так:

— К страде должны обратно приехать… Понимать надо! От самого Семискуля до Арлагуля, все джигиты, казахи и русские, на фронт пошли! Где немцу устоять!

У Сашки прочно осталось в памяти, как ревела по Рамазану Зина: карие, как две спелые вишни, глаза ее, раньше такие веселые и смешливые — в слезах, и губы посинели. А мать толкала ему в карман пиджака пучок зеленых карандашей и просила: «Пишите, Шура!»

Гармоники заливались, со всей округи собрались, видать. Кони ржали. Самые лучшие кони на учете в РККА стояли и с хозяевами вместе уходили на войну. Отправлял колхоз и два трактора вместе с трактористами. Рамазан обнимал то мать, то Зинку, то вскидывал на руки ребятишек. Когда ко второй половине дня подступило солнышко, принесли бабы последние шаньги, завернутые в белые узелки. По белой шоссейке двинулись фургоны. Женщины бежали вслед… У них чутье есть, у женщин… Не за груздями отправляли родимых, на большую войну, кровавую. Чувствовали беду…

В общем смотреть на эту картину не каждому захочется. Торопился уехать поскорее и Сашка: боялся сорваться, расплакаться. Холостой есть холостой. Прибегали девчата, с которыми погуливал. Но как прибегали, так и убегали: каждой стеснительно показать при народе свою слабость. Не на шею же ему вешаться, непутевому.

* * *

…Под осень попали Рамазан и Сашка в эти неласковые края. Огромное приморское плоскогорье, распластавшееся севернее Полярного круга, сплошь иссечено порожистыми речками да ручьями, испятнано маленькими блюдцами озер и большими — болот. А земля, черт ее знает, что это за земля! Мох, да лишайники, да кривые деревца. Тут и там торчат голые скалы. Начнешь землю копать — лед. Ляжешь спать на лишайник, продавишь его, к утру под боком вода.

Семь веков назад по договоренности с добронравными норвегами установил «господин великий Новгород» в этих местах границу. Никто и никогда не нарушал ее. Но вот пошли на русские заставы горноегерские немецкие батальоны — солдаты холеные, сытые, с жестяными эдельвейсами на каскетках. В человеческой крови испачкали фашисты свои красивые эмблемы. Обильно полили ею землю.

…Дождило три недели подряд. Пехотинцы почти не вылезали из траншей, залитых жидкой грязью. Раненых оттаскивали по ходам сообщения в глубь обороны, убитых хоронили ночами, без почестей и салютов. На четвертой неделе повернул к морю ветер, завыл с новой силой. Повалил снег. Немцы затихли.

Выпив положенные сто граммов, Сашка Лопатин отвалился от пэтээра.

— Сейчас должно потеплеть, — сказал он Рамазану.

— Нет. Не должно.

— Почему?

— Потому, что ты мою порцию еще не выпил.

— Рядовой Карлеутов, ты — малограмотный человек, ты плохо учился в школе, часто пропускал уроки и рано стал заглядываться на девок!

— Я малограмотный? — сердился Рамазан. — Ну, тогда ты, шибко грамотный, скажи, отчего потеплеет?

— А вот отчего. Тут недалеко море, в котором проходит теплое течение Гольфстрим. Оно приносит теплую воду из Африки. Это еще в четвертом классе все успевающие ученики знают… А от воды везде пойдет тепло!

— Поди, жарко будет?

— Может быть, и жарко.

— Так слушай! Сколько уже сидим тут, зубами чок-чок, где же был твой Гольфстрим, разве уходил куда?

Немцы начали артиллерийский и минометный огонь внезапно. Во время таких налетов солдаты расползались по блиндажам и воронкам и, вжимаясь в грязь, ждали конца канонады. Потом, без всякой команды, рассредотачивались по траншеям, на свои места, встречали гостей свинцовым дождиком. Но на этот раз немцы по всей нейтральной полосе разбросали дымовые шашки. За густыми клубами дыма послышался грозный гуд танков.

— Ах, сволочи! — ругался Сашка. — Ребята, противотанковые гранаты, бутылки — к бою!

Танки двигались быстро. С левого фланга по ним ударила пушка. Одна машина вспыхнула, другую передернуло на месте, и она остановилась. Остальные шли…

Смертный был бой. Вспыхивали бутылки, рвались снаряды. В кромешном дыму что-то скрежетало и ухало. Десять немецких машин из одиннадцати сожгли в тот день пехотинцы. Но к вечеру их осталась совсем маленькая группка. На холоде, голодные, мокрые… Пошел по траншеям политрук, разговаривал с каждым тихо:

— Утром будет еще одна танковая атака. Наше подкрепление придет к вечеру, — говорил он. — Есть два выхода: бежать или умереть здесь. Выбирайте.

Всем сказал одни и те же слова. Все выбрали второе.