Фосфор - [55]

— О’кей, доканывайте меня. Инквизиторы!

Шон смыкает руки вокруг пламени свечи и втягивает в себя огонь. Затем сонно откидывается назад.

— Дети мои, перед вами еще один ужасающий пример того, как плохо злоупотреблять наркотиками. Я уже даже о сексе не думаю, честное слово.

— В Польше, — говорит Фанни, — на каждой вывеске стоит «drogi». Уже не помню, что это означает, но там везде это «drogi». Везде, куда бы ты ни поехал, сплошные «drogi».

— Поляки, — бормочет Шон, — да, поляки… У поляков наркота с ушей капает. Конечно, у них везде написано drogi drogi. Такой уж у них стиль жизни, у drogi-поляков, логично.

— А перед входами в бары, — продолжает Фанни, — на вывесках всегда написано Drinki Drinki, как будто они заманить тебя хотят.

— Drinki drinki. — Шон одним глотком опустошает стакан Фанни. — А-а-а-а, кисленькая drinki. Еще есть?

— А когда поляки ругаются, — говорит Фанни, — то всегда говорят Kurva! Собственно, только и говорят, что kurva, kurva, kurva. Это значит стерва.

— Шлюха, — поправляет Шон. — Kurva значит «шлюха». Весь день вместо того, чтобы говорить «черт или дерьмо», они говорят «шлюха». «Шлюха, вино кончилось», и «Шлюха, я на мели». Или: «Шлюха, за мной гонятся легавые».

— Хуббли буббли, — говорю я.

— Что?

— Хуббли буббли. Так друг другу говорят в Египте, а потом смеются и машут тебе рукой. Мне целая вечность понадобилась, пока до меня не дошло: так местные приглашают тебя пойти с ними и выкурить кальян. Чуть не решил, что они хотят навязать мне маленьких мальчиков [12].

— Опять он ворует у меня истории. — Шон грозит мне пальцем. — Не верь ни единому его слову. Если он открывает рот и рассказывает что-нибудь мало-мальски интересное, то сто пудов он снова спер у меня байку.

— Эй, так ты ее знаешь? — спрашиваю я и тычу костяшками пальцев Шона в бедро.

— Ах ты, рожа! — орет Шон и колотит меня по руке, а я отвечаю ударом на удар.

— А-а-а-а. — Шон отскакивает. — Нет ничего прекрасней, чем немного боли поздним вечерком!

— М-м-м-м, — отвечаю я, — оставляющей прелестные пятна синяков.

— А у меня будут? — интересуется Фанни.

— Ты про нашу возню? Перестань, не придуривайся, — прошу я.

— Конечно, — настаивает Фанни и смотрит на меня с загадочным блеском в глазах, впервые смотрит на меня так, будто она и правда целиком и полностью моя, моя Фанни, только моя. — Ну, как по-твоему, стоит? — уточняет она и показывает Шону сжатый кулачок. Шон кивает, и она пинает меня в предплечье и попадает точно куда нужно.

— Ох, синяк останется!

Вот чудовище. Я встаю и трясу рукой. И правда больно. Эта маленькая зловредная… Хотя она права, я бы сейчас тоже с радостью ее немножечко поколотил. Чисто из любви. Синяки, по-моему, очень даже сексуальны. Конечно, не под глазами, как у баб-драчуний. Нет, я говорю о синячках на руке у девушки. Особенно когда сама она еще не заметила и засучивает рукава блузки или одета в маечку, и следы секса видны каждому. Пятна от вцепившихся в руку пальцев, и все такое. Это сексуально.

А вот засосы это уже другое дело. Была одна девчушка, вместе с которой я ходил в школу. Мы с ней процеловались всю ночь, а на следующий день она появилась с красным, воспаленным лицом. Каждый раз, встречая ее в коридоре и видя следы на этом лице, я ощущал теплое любовное томление. Но она на меня даже смотреть не хотела. И закончилась та история ничем. Да и не важно.

— Отпусти!

Фанни наступает мне на ногу, и я отпускаю ее. Теперь и у нее будет пара синяков на плечах. По крайней мере мы сравнялись.

— Ничего смешного, — говорит Фанни и правда слегка раздраженно.

Может, не стоило ее так хватать? Я осторожно приподнимаю прядку ее волос и целую в ушко. Фанни еще немного отодвигается. Так легко ее не умаслить. Мы снова курим. Мимо проезжает машина с какими-то придурками, которые орут и улюлюкают. Пленка на кухне остановилась, и мы слушаем телевизор. Шон, пританцовывая, бродит по комнате.

— Ну и что теперь будем делать с обломанным вечером?

— Что там с Микро? — спрашивает Фанни. — Он что, уже отвалился?

— Да он в норме, я так думаю. Пожалуй, пойду гляну. Еще вино есть?

— За телевизором, — говорю я, и Шон уходит.

Фанни кладет свою руку на мою. Время от времени мы выпускаем в воздух табачный дым.

Шон возвращается с двумя бутылками и еще одним стаканом. В кухне снова завелся «Мелодимейкер». Шон включил звук на максимум, и мы слышим шум и скрежет, и то, как в его нутре вибрируют, дрожа за свою жизнь, пластиковые детали. Как будто слушаешь шум целой улицы, заполненной людьми, как вечеринка с едва различимым ритмом. Звук в гранулах, думаю я. Точно. Жирные, шипящие мегажемчужины звуковых гранул, которые мечутся в одном большом лотерейном барабане. Вот так я его себе и представлял, — этот звук не одиночества. Удивительный мир в кухне. Большие музыкальные центры на такое не способны, а про о дорогие CD-плейеры и говорить нечего. Такой звук может породить исключительно прибор, который тужится и потеет от любой попытки воспроизвести хотя бы какой-то звук, а уж от басов и вовсе со стола падает.

Шон вкручивает штопор в пробку и с тихим хлопком ее выдергивает.

— Н-н-ну, вот теперь не грех и начать нашу, — он смотрит на этикетку, — вечеринку «Шато Медок», или как там называется эта дрянь. Чтоб я сегодня еще вина выпил…