Форпост в степи - [2]

Лука мгновенно освободился из плена грез и увидел перед собой цыганок. Одна из них была пожилая, другая — совсем молоденькая.

Казак к цыганской ворожбе относился настороженно, поэтому ответил:

— Для чего мне искать невесту, невеста у меня уже имеется.

— Ой, пригожий, не говори так. — С этими словами старая цыганка взяла руку Луки и повернула ладонью вверх. — Видишь, куда ведет эта линия?

— А откель она ведет? — спросил Лука.

— А ведет она, золотой, совсем в другую сторону от твоей невесты. И свое счастье найдешь ты в той стороне и будешь жить хорошо, но тревожно. И со временем… позолоти ручку, красивый, всю жизнь твою расскажу.

Лука невольно заинтересовался и отдал цыганке рубль, который вручил ему человек губернатора и который он перед возвращением домой намеревался проесть в кабаке.

— И со временем, — продолжала ворожея, — ты встретишься с государем. Я тебе дальше скажу, пригожий, как обласкан ты будешь милостью государевой, станешь богатым, позолоти ручку.

Казак понял, что представление пора заканчивать, и почти силком вырвал руку, потом взглянул на молодую цыганку и неожиданно сказал:

— Пусть она мне погадает.

— Пусть погадает, — сказала старшая, загадочно улыбнулась и отошла в сторону.

Девушка сняла с головы платок и повязала его вместо пояса. Темные волосы рассыпались по округлым плечам. Она спокойно взяла одной рукой Луку под локоть, а второй повернула ладонь кверху.

Ее руки были мягкими и прохладными. Когда Лука посмотрел на нее, увидел серьезный взгляд бездонных черных глаз, небольшой, с горбинкой нос и полуоткрытый рот с красиво очерченными губами. Она что–то говорила, водя указательным пальцем по его ладони, но Лука почти не слушал, неотрывно глядя на девушку. Наконец юноша очнулся и спросил, о чем она так долго рассказывала.

— Вот непонятливый, да все о твоей невесте!

Лука попросил вкратце повторить и, когда она обрисовала портрет его девушки, серьезно сказал:

— Слушай, так она на тебя похожа!

Цыганка недовольно отбросила его руку и, надув губы, отвернулась. Казаку стало жаль ее:

— Послушай, красавица, сейчас золотить твою ручку мне нечем. Может, за так погадаешь?

Не получив ответа, он проводил уходящих цыганок печальным взглядом и вскочил на коня.

— Ну что, Орлик, айда до дому. Жрать и пить теперь нам придется только в городке.

2

Весна 1771 года застала русскую армию в окопах. Русско–турецкая война была в самом разгаре, и казалось, боевым действиям не будет конца. Враждующие стороны безжалостно истребляли друг друга…

Первое, о чем подумал, очнувшись, солдат — что он ужасно выглядит, и поручик Шкурин выйдет из себя и начнет визжать, как хряк недорезанный. Такого с ним еще не случалось — так вываляться в грязи…

Казак попытался встать, но руки по локоть увязли в жидкой грязи, а когда он провел ими по лицу, чтобы стереть пот, то почувствовал, что весь заляпался. Солдат ощупал тело, голову — вроде ничего! Но где его шапка?

Отсутствие шапки заставило его окончательно прийти в себя. Он выразительно матюгнулся.

Если бы его заботы ограничивались испачканной формой — чего бы он за это только ни дал! Даже проклятия охотно бы проглотил. Только бы не грязная лужа, в которой он валяется, как боров в жидком навозе.

Разрывы снарядов — два совсем близко, чуть не за его спиной, третий немного правее — заставили его прижаться к земле; всем телом, ладонями и лицом прильнуть к ее вязкой поверхности. В тот же миг на спину посыпались мелкие комья глины и камней.

Каких–нибудь несколько метров — и солдат мог бы разом избавиться от всех земных забот!

Казак свернулся в клубок, точно этим мог защитить то, что называл своей жизнью, что в нем отзывалось стуком сердца, горячим дыханием. Всем телом он ощущал ужас, от которого мысли кружились бешеной каруселью: «Не желаю помирать, не желаю, не желаю — только бы это не прибило меня, только б не попало…»

В ту же минуту что–то больно ударило его в бок. От короткого тупого удара тело напряглось, точно отвердевшими мышцами могло помешать проникновению боли внутрь. Но боль не пошла дальше ребер и быстро ослабла. Тут казак осознал, что кто–то кричит на него яростно, хриплым голосом, и крик этот доносится сверху.

— Хорунжий Пугачев, что развалился, как на бабе, скотина?

Он обернулся и увидел молокососа поручика Шкурина в забрызганной грязью форме, стянутой ремнем на широкой талии. Тот как раз собирался пнуть его под ребра. При этом он размахивал пистолетом и, перекрикивая грохот снарядов, вопил:

— Емеля, сукин сын!.. Прикажу запороть тебя после боя батогами!

Как ни странно, но этот удар офицерского сапога буквально

вышиб казака из плена смертельного страха. Пнуть сзади, да еще

лежачего, — это было неслыханное оскорбление, хуже удара кулаком в лицо; это было подло.

Пугачев стоял во всей красе перед вопящим офицером, перед этим недомерком, который, быть может, и ногтя его не стоит, а подпрыгивает перед ним да еще пистолетиком грозит.

У казака Емельяна Пугачева был независимый характер, что очень не нравилось его военному начальству. Особенно поручику. Между ними постоянно возникали столкновения. Но на этот раз…

— Не слишком–то размахивай пистолем–то, а то ненароком рука отвяжется. Хотя ты и при должности офицерской, а я — ты хоть ведаешь, гнида, кто я таков? Я, поди, кровей почище твоих буду. Может случиться, еще на коленях будешь ползать за то, что об- скорбил меня нынче? А чтоб не тянуть, за твое постыдное леганье сейчас я тебя…