Формы и содержание мышления - [49]

Например, какие-то знания А и В последовательно наблюдались в истории. Есть они и в современной развитой теории, в ее логических связях. Можно исследовать условия возникновения В и перехода к нему от А в пределах структуры теории и использовать это логическое знание для проникновения в действительный исторический процесс. Но можно и идеалистически считать, что это непосредственно сам исторический процесс. Гегель должен пойти по этому последнему пути, ибо он не понимает перестройки, происходящей на различных этапах познания, не выделяет той совершенно измененной деятельности, посредством которой преобразуются старые результаты познания в новую эпоху. Так, у Гегеля знание В возникает внутри теории как более конкретное по сравнению с А (в соответствии с определенным методом исследования, с последовательностью абстракций и т. п.). Основываясь на этом, Гегель сам процесс истории познания изображает как движение от абстрактного к конкретному, т. е. как историю исследования в ряде различных поколений, совершающуюся согласно методу, присущему на деле лишь науке нового времени. Мы уже говорили о том, что исторический процесс трактуется Гегелем как логический процесс. И поскольку, с его точки зрения, реальная история знаний строится именно так, как в логическом методе строится теория предмета знания — т. е. когда определенные результаты и звенья исследования уже мысленно имеются в виду (даны все одновременно) и лишь объясняются в теоретической связи, — о появление нового в истории представляется как осознание, доведенное до сознания уже имеющегося до этого в скрытом виде. Поэтому категория развития и фиксируется Гегелем как соотношение «в-себе-бытия» и «для- себя-бытия», переход которых следует из необходимости самосознания. Маркс указывал, что у Гегеля «результат действительного развития есть не что иное, как доказанная, т. е. доведенная до сознания, истина»[93]

Конечно, в превращенном виде здесь содержится обычная и плодотворная процедура диалектического историзма, активной деятельности исследователя. Историк фиксирует, например, что в определенном историческом материале мысли объективно, фактически — с точки зрения дальнейшей, более развитой истории и резюмирующих ее теоретических понятий — содержится знание А о предмете. Но изложение историком этого знания — результат анализа и сложных сопоставлений. Эмпирически оно не дано в такой форме у мыслителя, впервые выработавшего его, и вовсе не представлено непосредственно как знание А. Оно существует здесь в неразвитой или же просто иной форме, в каком-то преходящем историческом контексте, в рамках совершенно иных применений и выводов. В сознании автора, повторяем, оно не существует и не излагается как знание А. Понятое и развитое в качестве знания Л, оно существует уже в связи с другим контекстом, предполагает в своем развитом выражении другие, позднее возникшие знания Ву Су Л и соответствующие теоретические связи. Это можно сформулировать и так: выражение знания А в теории предполагает знания В, С, Д. Последние известны историку, который и оценил определенный исторический материал как объективно (т. е. иначе, чем в позднейшем, не сознательно и не в связи с В, С, Д) содержащий значение А. Ясно, что выработка такого выражения знания А, которое имеется в виду историком, предполагает появление знаний В, С, Д, переход к ним и анализ объекта знания А в связи с ними. В истории (а не в мышлении историка, исходящего из анализа развитой системы знаний) — это результат реального, многостороннего исторического движения мысли, которое лежит вне отношения фактического и сознательного в мышлении философа, выработавшего знание А. В этом реальном историческом переплетении и последовательности и вырабатываются — сложными путями и в различных течениях — знания В, С, Д. Историку нужно исследовать те реальные исторические движения, зависимости и мотивы, которые приводили к фиксированию сторон предмета, выраженных в знаниях В, С, Д. Конечно, тем, что историк сумел выбрать именно В, С, Д, установлена определенная направленность исторического анализа, позволяющая разобраться в материале исторических изменений и выделить в нем существенное. Но описанные соотношения — это строй мысли историка, раскрывающего механизм развития. Его-то и устанавливает Гегель. Но не переходя к выявлению переплетений реальной истории и не признавая независимость ее отношений от всеобщих норм сознания, Гегель этот строй мысли и онтологизирует, взяв в качестве движущего механизма исторического процесса соотношение «фактически наличного» и «осознанного» и переход от одного к другому, следующий лишь из необходимости осознания имеющегося содержания знания, из необходимости самосознания. Телеологические и антиисторические определения развития следуют отсюда автоматически. Содержание, наличное объективно, но не выраженное в форме, содержащей опосредующие звенья развитого понимания (знания В, С, Д в нашем обозначении), — это, по Гегелю, «в себе». В то же время в сознании витают более поздние элементы. Соответственно, у процесса, исходным моментом которого является знание А, была цель — прийти к знаниям В, С, Д и довести А до самосознания, до «для-себя-бытия», и в этом, по Гегелю, и состоял механизм его развития. Не говоря уже о том, что тем самым позднейшее сознание приписывается предшествующей истории в качестве источника и мотива исторического движения, это значит, что в виде действительного исторического развития изображается движение и связь определенного знания об этом развитии (в этом фактически смысл того, что у Гегеля называется «диалектикой формы» как движущего принципа развития). Ход мысли историка об объекте (а объектом здесь является философская мысль в истории), постигающей этот объект с помощью сопоставлений его с освоенным содержанием высшего итога философского развития, превращен в ход исторического развития самого объекта, который якобы самораскрывается и самопостигается движением от «в себе» к «для себя». История мысли оказывается не фактической историей, а историей мыслей самого Гегеля