Формула счастья - [30]

Светлана вздрогнула от звонка, как будто он был для нее неожиданным. Сердце учащенно забилось. Она схватила сумочку и поспешила к двери.

Антуан с раздражением выслушал «приговор». После рождественских праздников он опять должен лететь в Москву: холодную, неуютную, грязную, а главное — бестолковую.

Более всего в людях он ценил профессионализм, а в России, как он понял, вообще не было профессионалов, и это жутко его раздражало. Он был не последним человеком в фирме. Именно ему доверяли открытие новых магазинов не только во Франции, но и в Италии, Греции, и у него было достаточно опыта, чтобы контролировать и направлять работу своего отдела. Антуан был довольно скрытным человеком, но все же кто-то прознал о его происхождении, и это было главным аргументом для начальства, чтобы послать именно его.

«Никто, кроме вас, не сможет лучше понять специфику русского рынка, ведь отец ваш был, кажется, русский?»-так безапелляционно аргументировал шеф его назначение, и бесполезно было объяснять, что он никогда не был на родине своего отца и вообще мало что понимает в особых рыночных отношениях в постсоветской России.

К тому же шеф ошибся: его отец был малороссом, то есть украинцем, по воле рока попавшим во время Второй мировой войны в Германию. Ни холода, ни голода в годы войны его отец, как он позднее рассказывал, не испытал: будучи красавцем, умницей и трудягой, он стал любимцем местных женщин; обделенные мужской арийской лаской, они были вполне довольны ласками молодого и веселого славянина.

Но когда союзные войска освободили «пленника», тот незамедлительно воспользовался представившимся случаем, чтобы перебраться в Париж, стараясь избежать возможности возвращения домой под крылышко к «великому кормчему» и не без основания опасаясь ответственности за случайное отцовство: за четыре года жизни в баварском селении от него родилось по меньшей мере три младенца.

В Париже он быстро нашел работу, так как был хорошим плотником и столяром. Мать Антуана, в те годы щупленькая девятнадцатилетняя девушка с хорошим образованием и блестящими перспективами, однажды увидев широкоплечего, высокого красавца с кудрявыми, черными как смоль волосами и ярко-синими глазами, каким был в те годы его отец, влюбилась в него сразу и, несмотря на возражения родителей, вышла за него замуж, отдав ему и свое сердце, и свое неплохое приданое, и свою фамилию. О чем, впрочем, никто и никогда не жалел: парень был хоть куда — трудолюбив, весел, хорош, а самым его большим достоинством была нежная, бескорыстная любовь к своей жене — «цыпоньке», как он ее ласково называл.

Даже когда у них родился сын Антуан, они, казалось, этого не заметили, поглощенные своей страстью. Родители сначала отдали Антуана на воспитание деду с бабкой, а позднее полностью препоручили системе государственного образования. Может, поэтому, не познав родительской любви, он стал по-настоящему любящим отцом.

Брак с Мадлен у них не получился, но Антуан поддерживал с ней дружеские отношения, чтобы почаще видеть свою дочь. Каждый год он проводил с Кати рождественские каникулы, и в этом году они вдвоем отдыхали на швейцарском курорте. За последний год его малышка Кати очень выросла, и он по праву гордился своей расцветающей дочерью, унаследовавшей от него васильковые глаза, обрамленные черными ресницами, и густые темные волосы. Правда, его огорчало, что она слегка сутулится, стараясь скрыть большую, не по годам развитую грудь, которая действительно казалась слишком тяжелой для такого хрупкого, маленького тела. И теперь, раскладывая вещи в московской гостинице, он первым делом достал фотографию в легкой пластиковой рамке, где он и Кати стояли в обнимку на фоне Швейцарских Альп: все еще моложавый отец и его взрослая дочь. Красивые, загорелые, счастливые.

На следующее утро проснулся с жуткой головной болью. Он плохо спал, не привычный к гулу московских улиц и свету ярких фонарей, пронзительно бьющему прямо в глаза сквозь тонкую ткань гостиничных штор. Накануне попросил дежурную по этажу разбудить его ровно в восемь по местному времени — и был неприятно удивлен, что о его просьбе забыли. Он принял душ, съел яичницу из трех яиц в местном буфете, запив таблетку пенталгина минеральной водой.

Москва с первой же минуты начала его раздражать. Машину ему подали с опозданием почти в час, и, когда начал работу в дурно обставленном офисе, он еле сдерживал себя. Правда, на этот раз русские подготовились лучше: были готовы досье на всех кандидатов, причем на двух языках. Из десяти кандидатов в менеджеры он, по большому счету, забраковал бы всех, но в конце концов остановил выбор на двадцатипятилетней женщине с высшим педагогическим образованием и курсами менеджеров, делая скидку на то, что в Москве сейчас невозможно найти готового специалиста. Придется поручить Людмиле «дообразовать» девушку, только после полугодовой стажировки ее можно будет подучить и в Париже.

Когда счастливый новоиспеченный менеджер покинул офис, Антуан, откинувшись на спинку кресла, сладко потянулся, случайно задев рукой сидящую поодаль переводчицу и неловким движением руки смахнул с ее переносицы очки в легкой металлической оправе. Совершив невероятную дугу, они бесшумно скрылись под маленьким журнальным столиком. Он забыл о присутствии переводчицы! В основном кандидатки неплохо говорили по-французски, только иногда тихий, спокойный голос помогал им правильно понять поставленный вопрос или, наоборот, разъяснял ответы кандидаток. Но это было так тактично и естественно, что Антуан почти не замечал присутствия третьего лица.