Формула первой любви - [2]

— Здорово, — весьма невнятно пробубнил Пономаренко, поскольку рот его был занят бутербродом.

— Все ешь! — вместо приветствия бросила ему Люда и полезла в сумку за ключом. — Скоро в лифт не пролезешь.

— Сколько раз можно говорить, буду я есть или нет — значения не имеет, поскольку моя толщина запрограммирована на генном уровне! — Вова со смаком проглотил кусок, а оставшуюся часть бутерброда спрятал себе за спину, будто Люда собиралась у него его отобрать.

— Жрать меньше надо! — довольно грубо заметила ему она и вставила ключ в замок. — Хочешь диету одну дам?

Вова быстро запихнул в рот бутерброд и кивнул, роняя изо рта себе под ноги крошки белого хлеба.

— Ну-ка быстро жуй! — скомандовала девочка, распахнув дверь в квартиру. — Нечего у нас мусорить!

Пономаренко послушно прожевал, зашел в коридор и попросил запить.

— Ну, Вовка! Ты как-нибудь подавишься своими бутербродами, если я не окажусь рядом! — рассмеялась Люда и принесла ему из кухни стакан компота и сложенный пополам листок из тетради в клеточку.

— Да на такой диете в два дня ноги протянешь! — возмутился Пономаренко, прочитав список продуктов, состоящий из двух наименований, и в один глоток осушил стакан.

— Красота, Владимир Сергеевич, требует жертв!

— Ну… Не таких же! Я еще пожить хочу!

— Да ты, Вовка, со своими отложениями, — Люда чувствительно ущипнула его за жирный бок, — можешь месяц вообще ничего не есть. И не помрешь!

— До чего же ты, Людка, кровожадная! И чего ко мне цепляешься?

— Больно надо мне к тебе цепляться! Иди, куда шел, раз диета не нравится. Я обедать буду! И не смотри на меня завидущими глазами! Тебе не дам!

— Да я вообще-то… обедал уже… И никуда не шел… Так просто вышел… — монотонно бормотал Пономаренко, следя за тем, как Люда достает из холодильника кастрюльки со сковородками.

— Ладно, поняла, — усмехнулась она. — Полтарелки супа налью. У нас сегодня свежие щи. Я знаю, ты любишь. И больше ничего не клянчи!

Обрадованный Пономаренко мгновенно подсел к столу и даже принялся нарезать хлеб.

Они с Людой состояли в близких приятельских отношениях, потому что с рождения жили бок о бок в соседних квартирах. Они лепили куличики в одной песочнице, посещали одну группу детского сада, регулярно ходили друг к другу на дни рождения и даже три первых учебных года провели за одной партой. В пятом классе им пришлось расстаться, потому что все классы их параллели переформировали в другие в зависимости от способностей учащихся. Люда теперь грызла гранит науки в «А» — самом сильном классе с дополнительной физико-математической подготовкой, а Пономаренко — в «Г» — обычном, общеобразовательном. Люда часто решала за Вову задачки по геометрии и физике, примеры по алгебре, помогала с информатикой и даже иногда чертила чертежи. Пономаренко, гуманитарий душой, писал за нее сочинения по литературе, рефераты по истории и иногда переводил английские тексты. Они были довольны друг другом и считали себя почти родственниками.

Когда Вовина тарелка опустела, он сладко зажмурился и сказал:

— Щи у вас, Людка, супер! Моя маман такие не умеет варить. Кастрюлю бы съел!

— И не надейся! — усмехнулась Люда и на всякий случай убрала от него подальше тарелочку с хлебом.

— Да это я так… к слову… Я тебе сейчас за эти щи такую новость скажу: умереть — не встать!

— Да что ты там скажешь, — отмахнулась от него Люда, составляя тарелки в раковину. — Все твои новости у тебя на лице написаны. Небось «четвертак» по физике отхватил? За те задачи, что вчера решали?

— При чем тут физика с дурацкими задачами, когда Сеймура к вам в класс переводят!

— Как это переводят? — удивилась Люда.

— Так это! Для исправления!

Новость, которую так торжественно поведал Пономаренко, действительно оказалась до того сногсшибательной, что от нее вполне можно было умереть и не встать.

— Ты хочешь сказать, что Сеймур Исмаилов будет учиться в нашем классе?

— Именно это я тебе уже и сказал!

— Ничего не понимаю… Как же он с нашей математикой справится?

— Ну… не знаю… Как-нибудь справится… А если не справится, может, перестанет выпендриваться! У нас он считает себя самым крутым, а у вас его мигом пообломают! Один Влад Кондратюк чего стоит!

— И все-таки непонятно… Почему его переводят?

— Я же сказал: для исправления! Достал уже всех! Похоже, что на прошлом педсовете решили провести с ним такой педагогический эксперимент.

— А если он не согласится?

— Да кто его будет спрашивать! Не согласится — из школы вообще вышибут!

— Слушай, Вовка, а что он такого сделал, чтобы из школы… ну… как ты говоришь, вышибли?

— Вообще-то, не знаю. Только по его персоне даже специальное родительское собрание проводили и что-то там решали, представляешь?

— Ну и что твои родители говорят?

— В том-то и дело, что ничего! Молчат! Рыбами! Говорят, не моего ума дело!

— Ну а ты?

— А я не дурак! Я говорю, если вы мне не скажете, что он натворил, то я по нечаянности тоже могу такое же сделать, и вы же будете виноваты, что не предупредили!

— А они?

— А они глаза выпучили и сказали, что у меня ума для этого не хватит и повода не будет.

Растерянная, Люда даже забыла, что кормить Пономаренко больше ничем не собиралась. Она навалила ему полную тарелку макарон с сыром, чему он несказанно обрадовался и тут же принялся уплетать их за обе щеки.