Формула гениальности - [47]

Юноша стоял, низко наклонив голову и стараясь сдержать слезы, которые капля за каплей медленно срывались у него с ресниц.

Наркес вышел. Оставшись в комнате один, Баян не мог удержать слез и, сотрясаясь всем своим худым телом, беззвучно заплакал. Он был потрясен исповедью Наркеса.

Он вдруг понял, какую величайшую бездну отчаяния и надежд прошел гениальнейший этот человек. Он понял, на какие высочайшие вершины восходила его любовь к людям. Он понял, какой нечеловеческой верой в свою миссию обладал он. Он понял, какой грандиозной и бесконечно чистой была душа его. Он понял, что во всем мире только Наркес мог написать «Легенду о крылатом человеке». Он понял, что эта легенда стала прообразом всей его последующей жизни. Он понял, что только величайшая, не имевшая никаких границ любовь к людям позволила Наркесу вплотную подойти к свершению непостижимо грандиозного открытия, самого большого открытия с тех пор, как живут люди. Он понял, что неспроста родился этот человек на земле. И что пришел он в этот мир для того, чтобы исполнить одному ему данное назначение.

«Будь счастлив, Наркес-ага! Будь счастлив, крылатый человек! Да не одолеют тебя некоторые подлые люди мира сего, да не опалят они твои могучие крылья! Да сделаешь ты свое чудо для людей, ради которых ты пришел в этот мир, в полной мере, в какой ты можешь совершить его, Наркес-ага! Да помогу я тебе всем, чем сумею помочь! Да буду я жертвой твоей на великом и чистом пути твоем!..» В глазах Баяна стояли слезы. Самые разные мысли приходили к нему. Было уже очень поздно. За окном давно было темно. Он очнулся от громких голосов в коридоре, в которых он признал затем голоса отца и матери. Не успел он выйти к ним, как в комнату вошла мать, а за ней и отец.

– Сынок, какой ты худой стал! Что это за синяк? Ты почему плачешь? Где ты сегодня был? Мы искали тебя целый день. Ты болеешь, балам? – испуганно и невпопад говорила Айсулу Жумакановна.

Батыр Айдарович молча смотрел на исхудавшего, как дистрофик, с кровоподтеками под правым глазом сына.

– Собирайся, сынок! Мы приехали за тобой, чтобы увезти тебя. Как ты страшно похудел! – продолжала растерянно говорить Айсулу Жумакановна.

– Не поеду я никуда, – глухо ответил Баян.

– Ой, что ты говоришь, сынок мой ненаглядный! И в самом деле очень плохо тебе. Как это не поедешь? Что ты говоришь? Подумай… – Она начала потерянно и бесцельно суетиться. – А ты что молчишь? – обратилась она к мужу. – Скажи хоть слово.

Батыр Айдарович по-прежнему молчал.

– Не поеду я никуда! Непонятно, что ли? – закричал вдруг Баян.

Айсулу Жумакановна неожиданно сникла, беспомощно оглянулась по сторонам и увидела стоящего в дверях Наркеса. За ним стояла Шаглан-апай.

– Скажите, скажите ему, – она бросилась к Наркесу, обеими руками дотрагиваясь до его левой руки, – чтобы он поехал домой. Умоляю вас! – нервы ее были на пределе.

– Успокойтесь, Айсулу Жумакановна, – тихо отозвался Наркес. – Если он захочет ехать, пусть едет. Пусть решает сам.

Айсулу Жумакановна подбежала к Шаглан-апай:

– Апа, апатай! – заплакала она, – Скажите… пусть… отпустит… моего сына… Мой сын… погибает! Сын… мой… погибает!.. А-а-а…

Неожиданно она с яростной силой метнулась в сторону Наркеса.

– Отдай! Отдай моего сына! Ты убьешь его! – закричала она.

Она с ненавистью глядела на Наркеса. Отчаяние и крайний страх за сына, казалось, удесятерили ее силы. Вся дрожа от невероятного нервного напряжения, она медленно двинулась к Наркесу.

– Ты хочешь убить его ради своей славы! – выкрикнула она, не помня себя. – Но я… я не дам тебе убить моего сына… Я… Я… – Было видно, что сейчас она готова на все.

Наркес молча смотрел на мать, разъяренную, как тигрица, и глаза его медленно увлажнились.

Не дойдя до Наркеса одного шага, Айсулу Жумакановна внезапно остановилась и зашлась в плаче. Затем сильнейший приступ истерии потряс ее. Шолпан и Шаглан-апай, перепугавшись донельзя, растерянно и невпопад успокаивали ее.

– Хватит! – непонятно кому крикнул Батыр Айдарович и, гневно ступая, вышел из комнаты, затем из квартиры.

Стараясь не расплакаться и унять предательски прыгающие губы, хмурился Баян.

Видя тщетность своих усилий, продолжая рыдать, Айсулу Жумакановна медленно пошла к выходу.

– Сынок мой… Сынок мой… Что ты делаешь с матерью?.. На кого ты оставляешь свою мать… ненаглядный мой…

– Доченька… Разве можно оплакивать живого человека, как умершего? Так и беду накликать недолго. Не плачь, доченька, не плачь… Даст бог, все будет еще хорошо… – успокаивала молодую женщину Шаглан-апай.

Вдвоем с Шолпан они помогли Айсулу Жумакановне спуститься с лестницы, вывели из подъезда и усадили в машину. Машина с места рванулась вперед.

Наркес продолжал стоять в коридоре, глядя в проем оставшейся открытой двери. «Кто?! Кто?! Кто затеял все это? – в страшном молчании гневно кричал он себе. – О если б я знал, я разнес его вдребезги!» – Тяжело ступая, он подошел к двери и закрыл ее.

Через некоторое время вошли Шолпан и Шаглан-апай.

После всех треволнений ужинать сели поздно. Шаглан-апа хлопотала так, словно она накануне провинилась перед всеми. Наркес вел себя ровно, как обычно, словно ничего и не случилось. Юноша понимал, что своей чуткостью и тактичностью он хотел помочь ему освободиться от скованности и неловкости за все происшедшее, но тем не менее чувство вины угнетало его. Молча сидела за столом и Шолпан. После ужина все разошлись по своим комнатам. Баян снова остался наедине со своими мыслями. Весь вечер продумал о своем и Наркес. Как страшно, что он стал большим ученым. Снова, как и в те годы, когда он болел и погибал от недуга, его посетила черная зависть к судьбе простого человека, лишенного мук великой цели. Почему не стал он одним из многих рядовых специалистов, далеким от всяких мировых проблем? Почему он всю жизнь строит грандиозные планы? Почему он всю жизнь желает всего? Какая сила безжалостной железной рукой постоянно толкает его к сверхчеловеческим, титаническим дерзаниям, через все страдания и муки его судьбы? Почему все гении до него с беспощадной явственностью ощущали в своих судьбах ее указующий перст? И что это за сила?