Алимбаев Шокан Казбаевич
Бебе в пробирке
Сараев прибыл в Алма-Ату утренним поездом и, едва устроившись в гостинице, стал сразу разыскивать Бупегалиева. Прежде всего, по справочнику он сверил домашний адрес и телефон профессора и позвонил ему. Ответа не последовало. Он позвонил еще раз, и в телефонной трубке опять раздались длинные дребезжащие гудки, прерываемые короткой паузой. Сараев опустил трубку и, собравшись, вышел из номера. У подъезда он сел в такси и поехал к Бупегалиеву. Дома его не оказалось. На звонок вышла пожилая русская женщина. В одной руке она держала тряпочку из зеленой замши, которой, видимо, собиралась вытирать пыль с предметов в комнате, другой поправляя повязанный только что фартук, спросила:
- Вам кого? Бекена Аскаровича? Он уехал в лабораторию.
Заметив, как Сараев взглянул на ее руку с замшевой тряпочкой, она улыбнулась.
- Мы, соседи, все уговариваем Бекена Аскаровича жениться. Но он не слушает нас. Вот и приходится помогать, кто как может.
Она улыбнулась еще раз, потом серьезно спросила:
- А что передать Бекену Аскаровичу?
- Передайте, что к нему приезжал Сараев. Он знает меня. Впрочем, я, наверное, и сам увижу его.
Сараев попрощался и, спустившись к подъезду, сел в машину.
- Институт экспериментальной биологии. Лаборатория.
Таксист дернул рычаг, и "Волга" плавно понеслась с места. Расположившись на заднем сиденье у окошка машины, Сараев думал о профессоре. Один живет... Еще не женился, значит. Двенадцать лет прошло с тех пор, как у него умерла жена, а он все один. Видно, такой же аскет, каким был и раньше. Сараев вспомнил, как они, аульные друзья и однокурсники Бекена, женили его, и улыбнулся... В тот год они, двое аспирантов университета и двое студентов зооветеринарного института, приехали в Баян-Аул на каникулы. Бупегалиев, молодой, но видный ученый, слыл надеждой и славой аспирантуры. Красивый и стройный, в костюме отличного покроя, он выглядел больше чем элегантно и мог даже показаться франтом. Но франтом он не был и часто отрицательно отзывался сам о своей привычке тщательно и с иголочки одеваться. Единственным недостатком его была небольшая хромота. Он слегка прихрамывал на правую ногу, и этот маленький физический дефект, почти совсем незаметный для окружающих, был для него источником мучительных и болезненных страданий. Чтобы как-то скрыть хромоту, Бекен всегда носил с собой красивые инкрустированные трости. Он был достаточно привлекателен и без тросточек: аульные девушки при встрече не раз заглядывались на него. Но Бекен не замечал этого. Он много и увлеченно говорил о науке, о возможностях и перспективах биологии, которую изучал серьезно еще с первого курса университета. По его словам, биология была чуть ли не праматерью всех наук. "Вы только подумайте, - говорил Бекен, - как объяснить, например, то, что из сравнительно просто устроенной оплодотворенной яйцеклетки в течение короткого времени развивается исключительно сложный живой организм? Как объяснить это удивительное явление природы?" Но друзья и однокурсники Бекена лишь посмеивались над ним: к чему, мол, эти философские дебри? Займись лучше лирикой, Бекен. Заметив, как он становился поразительно застенчивым и неловким около девушек, они решили однажды подшутить над ним. Вернувшись в аул в этот раз на каникулы, они выбрали Айшу, самую красивую и бойкую девушку из тех, которые заглядывались на Бекена, и от его имени пригласили ее на свидание. От лица девушки об этом же сообщили Бекену. Место встречи назначили в овраге, поросшем мелким кустарником. Бекен отправился на свидание, ободряемый бесконечными хлопками и советами друзей. Но вскоре, прихрамывая, прибежал обратно. Он где-то потерял трость и весь был счастливый и возбужденный. Друзья с любопытством обступили его и стали расспрашивать. Но смущенный Бекен молчал и не отвечал на вопросы. Так ничего и не узнав, раздосадованные и разочарованные друзья разбрелись по домам. Эта история не пропала бесследно для Бекена. Позже он женился на Айше и счастливо жил с ней, пока двенадцать лет назад она неожиданно не скончалась от родов. Ребенка не удалось спасти. Вскоре умер от болезни и единственный сын Бупегалиева Касым. Тяжело переживал эту утрату профессор. И без того замкнутый, он совсем уединился, оборвал все знакомства и отдался только науке. Как же выглядит он теперь, этот муж науки?
Сараев с нетерпением ждал встречи. Приблизив лицо к окошку, он вдыхал густой, наполненный истомой воздух и смотрел на город. Мимо проносились высотные дома, выстроенные в его отсутствие. Шесть лет уже не был в столице Сараев. Занятый своими исследованиями по улучшению породности овец в онтогенезе, он никуда не выезжал из области. Живописный Баян-Аул он не хотел променять ни на какое чудо на свете.
Машина свернула вправо и по проспекту Ленина понеслась в горы. Из-за густой зелени и высоких серебристых тополей не видно домов. С гор стремительно одна за другой тянутся в город машины, груженные яблоками. Кузовы их переполнены. Сараеву вдруг удивительно сильно захотелось попробовать яблока, большого и красного, так и брызжущего соком. "Где и в какой стране, - думал он, - еще встретишь такое чудо-город, эту густую непролазную зелень, эти серебристые тополя, под которыми в арыках бежит прозрачная снеговая вода Тянь-Шаня, эти холмы, обремененные садами, эти арчу и ели, восходящие к вершинам снежного Алатау? Мекка зимнего спорта, Мекка красоты земной, родина астробиологии и теперь еще такого открытия эмбриологии". Сараев задумался. Очнулся он от толчка. "Волга" затормозила и остановилась. "Приехали", - сказал паренек и, отпустив руль, откинулся на сиденье. Сараев открыл дверцу, не без труда вынес грузное тело и рассчитался с шофером. "Волга" круто развернулась и понеслась вниз, в город. Сараев осмотрелся. Он еще не был в этом здании с тех пор, как институт обосновался здесь. Старый корпус его находился в городе. Маленький, невзрачный, он стоял, затерявшись за невысокими и густыми деревьями. Новый был большим, четырехэтажным, из стекла и железобетона. Левое крыло плавно закругляется и придает зданию спокойный и строгий вид. Невдалеке начинаются холмы и овраги. Склоны их облеплены колхозными садами. Сараев еще раз окинул взглядом эту панораму и вошел в подъезд. В первой же комнате, куда он обратился, ему сказали, что лаборатория Бупегалиева находится наверху. Поднявшись на третий этаж и пройдя в конец левого крыла, Сараев остановился перед большой дверью, обтянутой черной блестящей кожей. На графитовой табличке написано:
