Форма. Стиль. Выражение - [245]

7) Однако трагедии Эсхила вовсе не драмы в обычном смысле, а потому этот «ужас» с его антидраматизмом не есть недостаток. Мистический эсхиловский ужас реален по–своему.

8) Благодаря ему, этому ужасу, становятся реальными, т. е. имеющими смысл, и душевные движения человека, которые, если их рассматривать самих по себе, не имеют почти никакого психологического смысла. Все оправдание эсхиловской психологии заключается в ее антипсихологической устремленности к неведомому миру.

9) Это дает, наконец, точку зрения и при исследовании прочих чувств, настроений, поступков, которые изображает Эсхил: мистический ужас по слабой психологичности своей у поэта способен окутать собою любое душевное движение, и мы вправе задать вопрос: а изображал ли Эсхил вообще что–нибудь не–мистическое и изображал ли что–нибудь не для мистического ужаса?

Этим вопросом и будет занято последующее исследование.

13. ПСИХОЛОГИЯ ЧУВСТВА В «УМОЛЯЮЩИХ», «СЕМИ ПРОТИВ ФИВ», «СКОВАННОМ ПРОМЕТЕЕ» И ЕЕ МИСТИЧЕСКАЯ ПОДПОЧВА

Здесь нам придется повторить очень многое из того, что уже было сказано не раз. И потому мы должны быть кратки.

Нами установлено, что аффекты страха распылены у Эсхила в пространные изображения чувства. Чувство этим самым тоже распыляется на пространные монологи, частью «эпические». Так как это «чувство страха» дано у Эсхила очень часто, то естественно, что оно благодаря еще и своему протяжению должно покрывать многие другие чувства. Обращаясь к фактам, мы это и находим. Воспользуемся здесь самым простым методом: будем пересматривать все трагедии Эсхила по порядку и отметим более или менее ярко выраженные чувства.

«Умоляющие», можно сказать, представляют собою сплошную молитву. Явное или скрытое молитвенное настроение содержится во всех тех немногочисленных чувствах, которые переживаются Данаидами и их отцом. Мы не будем останавливаться на этой трагедии, а приведем только в пример слова Даная после избежания опасности, грозившей его дочерям от египтян.

980–986:

Приветствовать вам должно аргивян,

И фимиамы жечь; им возлияния,

Как будто бы Олимпа божествам,

Вам должно лить: спасли без колебанья,

Притом, услышав с горечью о том,

Что сделано нам кровными родными,

Копьем вооруженных дали мне

Проводников…

999–1005:

В своей среде и звери, как и люди,

Крылатые, ползучих порожденье,

Невинность губят, и об ней Киприда,

Как о плоде, что вянет, возвещает, —

Губя прекрасный цвет, не ждать Эроту.

И дев прелестный образ всякий видя

И проходя, стрелу, усладу взора,

Уже послал, желаньем побежденный

И т. д. Все обычные сравнения, сентенции, ретардации. Мистичность чувства, может быть, в «Умоляющих» не так видна, но она есть, если брать трагедию в целом. Кроме того, не надо забывать, что «Умоляющие» составляют только часть драмы, безразлично, первую ли, как думает Велькер, или вторую, как предположил Герман. За ней следовало еще убиение всех, кроме одного, пятидесяти сыновей Египта и суд над Гипэрмнестрой, пощадившей своего жениха. У Эсхила была здесь широкая почва для его мрачных гимнов «Справедливости» и Мойрам, о которых мы уже можем иметь представление на основании аналогичной, вероятно, по настроению трагедии «Евмениды». Сохранившийся отрывок у Афинея принадлежит не кому другому, как Афродите, защищающей Гипэрмнестру. Невольно, конечно, возникает ассоциация с Афиной — защитницей Ореста, а с ней и вся «психология» чувств в «Евменидах».

В «Семи против Фив» Этеокл с гневом обращается к хору фиванских девушек,

181–202:

Вам говорю, несносные исчадья,

Вас спрашиваю я: неужели это

Для города спасительней всего

И это войску храбрости придаст,

Что вы к богам, простершись, вопиете?

О, мудрым ненавистные созданья.

Ни в бедствии, ни в счастьи дорогом

Пусть женщине сожителем не буду.

Владычица — надменностью несносна,

Трусливая — зло городу и дому.

Теперь вселили трусость в граждан вы,

И в этом бедстве диком — вы виновны.

Врагам теперь оказана услуга,

Внутри ж мы сами гибнем от себя.

Так мой приказ — чтоб были все покойны.

Кто власть мою задумает преслушать, —

Будь муж, жена иль дева, все равно —

Тот к смертной казни будет присужден:

И будет он каменьями побит.

Не женщине, — мужчине подобает

Забота об общественных делах.

А ты останься дома и не суйся.

Ты слышала иль нет? Иль ты глуха?

В этом монологе гнев Этеокла изображен обычными эсхи–ловскими средствами: длинно (21 стих), кудряво (с «реальной» точки зрения); ср. ниже,

208–210:

Так что ж, моряк, бежав на нос судна

С кормы, — ужели не найдет спасенья,

Когда корабль игрушкой станет волн? —

со многими сентенциями, например в 200–м ст. и дальше,

224–225:

Повиновение — мать благополучия,

Спасенья мать: такое ходит слово,

с «лирическим» пафосом (186–188).

В том же духе поведение Этеокла и при дальнейших сообщениях Вестника. Это любопытная характеристика эсхиловских приемов живописания. Симметрия и эпичность доведены до максимума. Сообщение Вестника о том, кто занял один из семи ворот Фив; слова Этеокла о назначении вождя к этим воротам; причитание хора — это повторяется одно за другим в неизменном порядке целых семь раз, так что на это требуется свыше 300 стихов (375–682), т. е. немного меньше трети всей трагедии. Что при такой симметрии и эпичности совершенно схематизируется личность Этеокла и его чувства, — об этом не может быть никакого сомнения. Вот для примера отрывок из этой части трагедии.