Форель разбивает лед - [9]

Шрифт
Интервал

Сережки длинные в ушах

И воробьиная душа?

Кто будет в опере бывать,

Блэк-беттом с Вилли танцевать?

Где ты упала, где лежишь,

Не обновивши модных лыж?

Тебя в саду я не найду...

Вдруг вскрикнула и на ходу

С трамвая бросилась в мотор...

Все так же дик недвижный взор.

Скорей, скорей, скорей, скорей

В простор сугробистых полей!

Прокрикнут адрес кое-как...

Шофер, как видно, не дурак,

Пускает запрещенный ход,

Застопорил лишь у ворот.

- Не надо сдачи! - Вот звонок...

Рукою жмет себе висок...

- Где Вилли? - Старшая сестра

Шепнула: - Он еще вчера

Был арестован. - Мицци, ах,

Не устояла на ногах.

5. СУД

Дамы, дамы, молодые люди,

Что вы не гуляете по липкам,

Что не забавляетесь в Давосе,

Веселя снега своим румянцем?

Отчего, как загнанное стадо,

Вы толпитесь в этом душном зале,

Прокурора слушая с волненьем,

Словно он объявит приз за хоккей?

Замелькали дамские платочки,

Котелки сползают на затылок:

Видно, и убитую жалеют,

Жалко и убийцы молодого.

Он сидит, закрыв лицо руками;

Лишь порою вздрагивают уши

Да пробор меж лаковых волосьев

Проведен не очень что-то ровно.

Он взглянуть боится на скамейку,

Где сидят его родные сестры,

Отвечает он судье, не глядя,

И срывается любимый голос.

А взглянул бы Вилли на скамейку,

Увидал бы Мицци он и Марту,

Рядом пожилого господина

С черной бородою, в волчьей шапке..

Мицци крепко за руку он держит.

Та к нему лисичкою прижалась.

- Не волнуйтесь, барышня, о брате:

Как бы судьи тут ни рассудили,

Бог по-своему всегда рассудит.

Вижу ясно всю его дорогу,

Труден путь, но велика награда.

Отнимаются четыре чувства:

Осязанье, зренье, слух - возьмутся,

Обонянье испарится в воздух,

Распадутся связки и суставы,

Станет человек плачевней трупа.

И тогда-то в тишине утробной

Пятая сестра к нему подходит,

Даст вкусить от золотого хлеба,

Золотым вином его напоит:

Золотая кровь вольется в жилы,

Золотые мысли - словно пчелы,

Чувства все вернутся хороводом

В обновленное свое жилище.

Выйдет человек, как из гробницы

Вышел прежде друг Господень Лазарь.

Все писцы внезапно встрепенулись,

Перья приготовили, бумагу;

Из дверей свидетелей выводят,

Четверых подводят под присягу.

Первым нищий тут слепорожденный

Палкою настукивал дорогу,

А за ним домашняя хозяйка

Не то бандерша, не то сиделка.

Вышел тут же и посадский шкетик,

Дико рот накрашен, ручки в брючки,

А четвертым - долговязый сыщик

И при нем ищейка на цепочке.

Встали все и приняли присягу.

- Отчего их четверо, учитель?

Что учил ты про четыре чувства,

Что учил про полноту квадрата,

Неужели в этом страшном месте

Понимать я начинаю числа?

Вилли, слушай! Вилли, брат любимый,

Опускайся ниже до предела!

Насладись до дна своим позором,

Чтоб и я могла с тобою вместе

Золотым ручьем протечь из снега!

Я люблю тебя, как не полюбит

Ни жена, ни мать, ни брат, ни ангел!

Стали белыми глаза у Вилли,

И на Мицци он взглянул с улыбкой,

А сосед ее тихонько гладит,

Успокаивает и ласкает;

А в кармане у него конвертик

Шелестит с американской маркой:

"Часовых дел мастеру в Берлине,

Вильмерсдорф, Эммануилу Прошке".

6. ПЕРВЫЙ СВИДЕТЕЛЬ / Слепорожденный

Слепым родился я на свет

И так живу уж сорок лет,

Лишь понаслышке, смутно зная,

Что есть и зорька золотая,

Барашки белые в реке,

Румянец свежий на щеке.

И как бы ни твердили внятно,

А пестрота мне непонятна

Природы: для меня она

В глубокий мрак погружена.

Я рос и вырос сиротою

И по домам хожу с сумою.

Кто даст - Господь того спаси,

А нет - пустой суму неси.

Конечно, есть между слепыми

Живут ремеслами какими,

Меня же смолоду влекло

На ветер, дождик, снег, тепло!

Что близких нет, так мне не жалко,

Верней родни слепому - палка:

Она и брат, она и друг,

Пока не выпадет из рук.

Вот так-то, палкою водимый,

Я брел равниною родимой...

Вдруг палкой ткнул - нельзя идти,

Лежит преграда на пути.

Остановился. Шум далеко,

Собака лает одиноко.

Провел рукою - предо мной

Лежит мужчина молодой...

Потрогал - он не шевелится,

А сердце бьется, ровно птица.

- Послушай, встань! Напился, брат?

Пора домой идти назад.

Замерзнешь на снегу... - Очнулся,

Вскочил и сам ко мне нагнулся,

- Кто здесь? Ты видел? Боже мой,

Собака гонится за мной!

- Я слеп и ничего не вижу,

А и видал бы - не обижу.

- Тебе не страшно? - Нет, чего?

- Я, может быть... убил кого!

- Все может быть. Не нам, убогим,

Пристало быть к другому строгим.

Я - просто бедный человек.

Умолк. Рука сгребает снег,

А снег ледок осевший кроет,

Да столб от телеграфа воет,

Да поезд по мосту стучит,

Да ночь снеговая молчит...

- Ощупай мне лицо рукою!

Скажи, кто здесь перед тобою?

Глубоко врезалась печать?

Черты уж начали кричать?

- Ты - молодой и добрый малый,

В нужде и горе не бывалый.

Есть у тебя друзья и дом,

Ты с лаской нежною знаком.

В труде рука не загрубела,

Еще приятно, гладко тело...

Ты говоришь, что ты убил,

Но грех до кожи не доплыл:

Она по-прежнему чиста,

Она по-прежнему свята,

По-прежнему ее коснуться

Для жизни и любви проснуться.

Он весь дрожит и руку жмет,

На снег умятый слезы льет.

- Есть люди, для которых Вилли

Его грехи не изменили!

Он денег дал, простился, встал...

С тех пор его я не встречал.

7. ВТОРОЙ СВИДЕТЕЛЬ / Хозяйка


Еще от автора Михаил Алексеевич Кузмин
Крылья

Повесть "Крылья" стала для поэта, прозаика и переводчика Михаила Кузмина дебютом, сразу же обрела скандальную известность и до сих пор является едва ли не единственным классическим текстом русской литературы на тему гомосексуальной любви."Крылья" — "чудесные", по мнению поэта Александра Блока, некоторые сочли "отвратительной", "тошнотворной" и "патологической порнографией". За последнее десятилетие "Крылья" издаются всего лишь в третий раз. Первые издания разошлись мгновенно.


Нездешние вечера

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Дневник 1905-1907

Дневник Михаила Алексеевича Кузмина принадлежит к числу тех явлений в истории русской культуры, о которых долгое время складывались легенды и о которых даже сейчас мы знаем далеко не всё. Многие современники автора слышали чтение разных фрагментов и восхищались услышанным (но бывало, что и негодовали). После того как дневник был куплен Гослитмузеем, на долгие годы он оказался практически выведен из обращения, хотя формально никогда не находился в архивном «спецхране», и немногие допущенные к чтению исследователи почти никогда не могли представить себе текст во всей его целостности.Первая полная публикация сохранившегося в РГАЛИ текста позволяет не только проникнуть в смысловую структуру произведений писателя, выявить круг его художественных и частных интересов, но и в известной степени дополняет наши представления об облике эпохи.


Анатоль Франс

Критическая проза М. Кузмина еще нуждается во внимательном рассмотрении и комментировании, включающем соотнесенность с контекстом всего творчества Кузмина и контекстом литературной жизни 1910 – 1920-х гг. В статьях еще более отчетливо, чем в поэзии, отразилось решительное намерение Кузмина стоять в стороне от литературных споров, не отдавая никакой дани групповым пристрастиям. Выдаваемый им за своего рода направление «эмоционализм» сам по себе является вызовом как по отношению к «большому стилю» символистов, так и к «формальному подходу».


Чудесная жизнь Иосифа Бальзамо, графа Калиостро

Художественная манера Михаила Алексеевича Кузмина (1872-1936) своеобразна, артистична, а творчество пронизано искренним поэтическим чувством, глубоко гуманистично: искусство, по мнению художника, «должно создаваться во имя любви, человечности и частного случая». Вместе с тем само по себе яркое, солнечное, жизнеутверждающее творчество М. Кузмина, как и вся литература начала века, не свободно от болезненных черт времени: эстетизма, маньеризма, стилизаторства.«Чудесная жизнь Иосифа Бальзамо, графа Калиостро» – первая книга из замышляемой Кузминым (но не осуществленной) серии занимательных жизнеописаний «Новый Плутарх».


Мечтатели

Критическая проза М. Кузмина еще нуждается во внимательном рассмотрении и комментировании, включающем соотнесенность с контекстом всего творчества Кузмина и контекстом литературной жизни 1910 – 1920-х гг. В статьях еще более отчетливо, чем в поэзии, отразилось решительное намерение Кузмина стоять в стороне от литературных споров, не отдавая никакой дани групповым пристрастиям. Выдаваемый им за своего рода направление «эмоционализм» сам по себе является вызовом как по отношению к «большому стилю» символистов, так и к «формальному подходу».