Foot’Больные люди. Маленькие истории большого спорта - [23]

– Я говорил ему: Юра, куда ты лезешь, остановись…

Мы тогда проговорили почти всю ночь. О Юре, о футболе. Точнее, я спрашивал или что-то вставлял, а он говорил.

Никонов был из семьи старообрядцев и как-то генетически сохранил у себя тот старый богатый московский говор. И его интересовало все на свете, абсолютно. От динозавров до покорения космоса.

– Он на меня обиделся, – сказал Леша, заканчивая тему.

Мы уже почти подъезжали к нашему отелю. Я спросил, за что обиделся, чтобы сверить его ответ со своими ощущениями. Ведь на меня Никонов обиделся тоже.

Мы откомментировали в паре целый год. До ВГТРК, еще работая на 7ТВ, я спросил Никонова, когда он приходил на одну из обзорных программ:

– А вам было бы интересно попробовать себя в качестве комментатора?

Он обрадовался и сказал как-то очень откровенно:

– Да. Интересно.

И сразу добавил:

– Меня же Вадиком назвали в честь Синявского.

Он комментировал образно и старался сдерживаться в оценках. Хотя чем дальше, тем отчетливее я понимаю, как непросто ему было это делать. Он помнил тот, советский футбол и себя в нем. Мне про него однажды сказали такую фразу:

– Никонов заменил в «Торпедо» Стрельцова. А потом его забрали служить в ЦСКА и сломали карьеру.

Следующей весной Дима Анисимов вызвал меня и сказал, что Никонов в новом сезоне комментировать не будет. Слишком много нареканий, потому что слишком много критики. Слишком мрачные оценки.

– Вообще не будет? – спросил я, не представляя, как сказать об этом Вадиму. – Или через какое-то время можем обсудить?

– Можем обсудить.

Я сидел с телефоном в руке и не знал, как начать разговор. Так и не позвонил. Глупо, конечно. Совсем по-детски.

Он обиделся. Я его понимал.

Дважды мы с ним возвращались с выездных матчей самолетом. Газзаев посадил нас в первый салон, был обаятелен и вежлив. А Семина отправил в хвост. Я понимал, что первый салон забит, что все места расписаны, но Вадима Станиславовича это задело. Он считал, что его статус тренера принижен. Вспоминал всю дорогу Филатова, с кем они были дружны: «Валерка бы так себя не повел».

Когда приземлились, Никонов попросил:

– Давай отныне только сами, без самолетов.

– Вот ты скажи мне, – сказал он ночью в том поезде Москва – Питер, – почему я не работаю? Почему я не нужен?

Волосы на его голове были взъерошены, могучие ноги были босы.

– Так вас же звали. В Липецк, в Тюмень.

– Да не хочу я уезжать! – сердито возразил он. Он часто говорил сердито, а это принимали за злость. Но злости в нем я так и не увидел. – Я хочу в Москве, уже наездился.

Мы помолчали. Поезд летел, колеса стучали, хотелось спать.

– Может быть, вам машину поменять? На более престижную, а то кто ни увидит, удивляются, – предложил я. – У нас же по одежке встречают.

Утром мы на скорую руку умылись, вышли в тамбур, когда поезд начал тормозить у Московского вокзала. На Никонове была черная торпедовская куртка Umbro с логотипом клуба на груди.

Он сказал что-то приветливое проводнице и засмеялся, когда она спросила его, не могла ли она видеть его раньше, а то лицо слишком знакомое.

– Все говорят, что я на Лещенко похож. Только он красивее.

И я увидел, что и правда похож. Точно брат-близнец.

Через пару лет я полетел в Монако на Суперкубок УЕФА. ЦСКА – «Ливерпуль». Тот самый матч, та самая рука Джибриля Сиссе, тот самый гол.

Часа за три до матча мы стояли на набережной Ниццы с Максом Квятковским у отеля «Меридиан» и смотрели, как ЦСКА грузится в автобус, чтобы ехать на стадион.

К нам подошел болельщик ЦСКА, посмотрел с восторгом на Макса и спросил:

– Это вы?

Приятель зарделся от удовольствия. Почему-то пишущие журналисты радуются больше телевизионных, когда их узнают на улице.

– Можно с вами сфотографироваться? – спросил парень и протянул мне фотоаппарат.

Вот были времена! Люди ездили за границу с фотоаппаратами, эх…

Я их щелкнул. Рядом с автобусом, как и просили. В этот момент последним из отеля вышел Вагнер Лав. Посмотрел с удивлением на Макса и прошел в салон.

Болельщик проводил глазами бразильца. Потом кивнул коллеге. Слишком почтительно. Почему – я понял через секунду, когда он сказал:

– Удачи, Евгений Леннорович.

Я сразу вспомнил Никонова и ту его фразу про Лещенко.

Макс уехал на год в Испанию, спецкором «СЭ». Писал отчеты, делал репортажи. Однажды вместе с группой испанских журналистов он был приглашен на общение с Арагонесом. В интервью на целую полосу Арагонес говорил фантастически интересные вещи. Я понял, что ему, родившемуся в Гражданскую войну в Испании, очень важно мнение россиян о его сборной. Понял, когда наткнулся на фразу тренера: «Вы совершенно правы, Максим».

Я протер глаза и возревновал. Зависть усиливалась, когда я, читая интервью дальше, натыкался на такие обороты, как «Совершенно с вами согласен, Максим», «именно так, Максим»…

Как же мне тогда хотелось знать испанский! И чтобы на мои замечания на футбольную тему тренер «Красной фурии» тоже сказал бы мне, при первой же нашей встрече: «Ваше мнение для меня очень важно, Илья».

Лобановский

Сережа Юран часто вспоминал Лобановского, и всегда с почтительным восторгом:

– Васильич ценил хороший коньяк. Но мы никогда, ни разу не видели его пьяным. Всегда невозмутим, уверен, молчалив.