Фонтаны на горизонте - [38]

В дверь постучали, и вошла Захматова.

– Ты меня по какому делу вызывал?

Видно, Елена Васильевна шла быстро. Она раскраснелась и часто дышала. Увидев Северова, она вопросительно посмотрела на секретаря губкома. Тот сказал добродушно:

– Знакомься, Елена. Это товарищ Северов, наш уполномоченный у норвежцев.

– Мы уже с ним знакомы, – кивнула в сторону капитана Захматова. – Так зачем меня звал?

– Садись и слушай, – секретарь пододвинул Захматовой папиросы.

Она привычным жестом взяла папиросу, размяла ее в пальцах.

Пока секретарь губкома говорил, Елена Васильевна смотрела куда-то в окно сквозь голубой табачный дым и, казалось, думала о чем-то своем. Северову не понравилось, что она курила. Это он считал непристойным для женщины. Но еще больше ему не понравилось, что она так панибратски, грубо, на «ты» говорила со всеми. «Может, ошибаюсь, что приглашаю ее», – думал Северов. И тут же устыдился, вспомнив рассказ секретаря о том, как Захматова переживает гибель мужа.

– А другого врача не можешь послать? – спросила Шахматова. – Чертовски не хочется на капиталистов работать!

– Ты будешь помогать простым людям, а не капиталистам, – улыбнулся секретарь. – К тому же ты у нас единственный врач коммунист. Вот мы и посылаем тебя. Согласна?

– Если надо, то согласна, – ткнула Захматова папиросу в пепельницу. – Когда уходит флотилия?

– На рассвете, – вступил в разговор Северов. – Успеете собраться?

– Успею, – тряхнула головой Захматова и спросила: – Как звать тебя?

Он назвал, и Захматова вновь нахмурилась, но не сердито, не зло, а печально. Нагнула голову, словно пряча от собеседников глаза. Северов не понимал, что произошло. Секретарь губкома с досадой покачал головой. Он забыл предупредить, что и мужа Захматовой звали Иваном Алексеевичем.

В кабинете несколько секунд стояла тягостная тишина. Елена Васильевна овладела собой, встала, тряхнула головой.

– Пойду собираться. Надо еще забежать в больницу.

– Как состояние матроса? – спросил Северов.

– Сейчас трудно сказать, – у Захматовой влажно поблескивали глаза. –         Ну, я иду. Через два часа жди меня на пристани.

Распрощался и Северов. Когда он вышел из губкома, то увидел Захматову. Грустно опустив голову, она медленно шла по дороге, заложив руки в карманы куртки. И как-то странно было видеть это в яркий солнечный день.

Северов снял фуражку. Бриз легко перебирал волосы. Иван Алексеевич направился на «Кишинев» за моряками.

Глава шестая

1

Рандольф Дайльтон, как раньше его отец, был единственным владельцем фирмы «Дайльтон и К°». Кроме этого, он унаследовал и отцовскую манеру вести дела, не отставая от требований времени и вводя необходимые новшества.

Последним новшеством был перевод конторы из Сан-Франциско в Нью-Йорк, поближе к самым крупным деловым кругам. Контора помещалась на семнадцатом этаже недавно выстроенного небоскреба. Большой кабинет с окном в целую степу был обставлен с той скромностью, которая обходится слишком дорого.

Огромный, похожий на бильярд, стол из черного дерева, во весь кабинет голубой ковер с таким ворсом, что в нем утопала нога, лакированный столик, да котором стоял большой глобус. В кабинете было всего две картины. На одной среди штормовых волн неслась шхуна «Блэк Стар», а против нее, за спиной сидевшего Рандольфа, висел большой портрет его отца, основателя компании. Художник с фотографической точностью передал его внешность длинное лицо с крепко сжатыми тонкими губами, выпуклые сероватые глаза, смотрящие прямо, требовательно. Редкие волосы, тщательно зачесанные назад, не могли скрыть угловатого черепа. Художник, очевидно, хотел смягчить жесткие черты и в углах губ заложил скрытую улыбку, но в сочетании с холодными глазами она придавала лицу угрожающее выражение. И каждый, кто впервые видел портрет, встречаясь взглядом с глазами бывшего президента, невольно испытывал какое-то неприятное чувство и старался больше не смотреть на изображение Герберта Дайльтона.

Только советник Гжеймс оставался совершенно равнодушным к суровому взгляду основателя компании, приводившего когда-то в трепет даже таких пиратов, как Уэсли и Стардсон. Гжеймс, человек с трудно запоминающимся лицом, мягкими, округлыми жестами, любил сравнивать отца с сыном.

Рандольф сидел за столом, в председательском кресле, сцепив длинные белые пальцы с полированными, поблескивающими перламутром ногтями. Эта поза Рандольфа Дайльтона показывала, что он доволен жизнью, что ему удалась новая операция – погиб очередной конкурент, словно на его горле сомкнулись эти белые пальцы.

«Улыбка та же, что и у отца, – сравнивал Гжеймс, удобно откинувшись на спинку кресла. –- И глаза выпученные, как у рака. Вылитый отец».

Рандольф действительно был точной копией отца. То же худое, обтянутое желтой кожей лицо, те же редкие, уже тронутые сединой, волосы. Только сын был шире в плечах, его фигура говорила о хорошей закалке и крепком здоровье. Не напрасно отец возил его на морские курорты и заставлял много заниматься спортом, особенно боксом. Была еще одна черта, которая несколько отличала отца от сына. Во взгляде последнего нельзя было прочитать открытой угрозы, иногда он даже казался ласковым.