Фокусы - [9]

— Не умная она была, — заключил он. — А жена моряка должна быть умной. А вот умной я пока так и не нашел… оттого-то теперь все холост… — И он долго не мигая смотрел ей в глаза.

Потом они говорили много, торопясь и перебивая друг друга, словно наперегонки стараясь высказать о себе друг другу все, без остатка: «А вот… простите… вы что-то хотели сказать?..» — «А вот у меня… извините, я вас перебила…» — «Нет, нет, говорите вы…» — «Нет, пожалуйста, вы…» — «Так вот у меня…» Она показала ему альбом с глянцевыми голубыми и синими открытками и рассказала о своей мечте — скором путешествии к южному морю. Он помолчал, потом сказал: «Я бывал на Черном море, не плавал, но бывал. Мне больше нравится Кавказ… Но это, наверное, будет вам недешево стоить?»

— У меня есть деньги, — с гордостью сказала она. — Я собрала вполне приличную сумму.

Он опять помолчал. Потом сказал:

— Если бы у меня было много денег, я бы поехал на Капри.

— Капри — это что? — спросила она.

— Есть такой маленький остров в Тирренском море. Примерно район Неаполя. Это курорт. Конечно, есть и другие всемирно известные курорты. В Испании, на юге Франции, в Италии, на Кубе, во Флориде — я никогда не бывал ни в одном из этих мест. Но почему-то все другие курорты мне представляются так: роскошные игорные дома, роскошные рестораны, роскошные гостиницы, шикарные наряды, кинозвезды, толпы сытых пьяных голых людей, — в общем, разврат и пьянство на берегах океанов. А Капри для меня — это голубое небо и зеркальное море, большая песчаная отмель в тихом заливе, белый мелкий теплый нежный, как, наверное, ваши щеки, песок (она испугалась, что сейчас он протянет руку и дотронется до ее щеки, но руки его не шевельнулись, и он продолжал говорить) на огромном пустынном пляже, пустые скамейки под большими разноцветными тентами в густой тени, красное солнце, гаснущее в спокойном море, неподвижные черные силуэты рыбаков в лодках на рассвете… Может быть, все это не так и ничего этого там нет, на Капри, но этот остров для меня отрадная тишина, которой мне хочется все больше. Наверное, это и есть близкая старость?

Ей понравилось, как он сказал про ее щеки. И то, как он не дотронулся до них. Ей понравились его мечты о далеком, тихом острове Капри посреди моря. Ей стало казаться, что его мечты странным образом совпадают с ее мечтами о южном море и что Крым и Кавказ ей всегда виделись такими же, как ему тихий остров Капри… Когда они спохватились, шел уже третий час ночи. Она постелила ему чистое белье в комнате на своем диване (хорошо, что позавчера успела забрать из прачечной!). Себе же постелила в кухоньке на раскладушке. Когда она зашла в комнату достать пижаму из шкафа и пожелать ему спокойной ночи, он подошел к ней, обнял и твердо сказал: «Я лягу с тобой».

Они не спали всю ночь. Он задремал поздним утром, когда щель в темных шторах сварочным огнем подожгло солнце. На белой подушке было хорошо видно, как сильно загорело его лицо. Она тихо встала, оделась, съездила на рынок и купила свежего творога, сметаны, винограда, персиков. В ее квартире было дымно: непривычный, мужской, радостный запах табачного дыма, который говорил ей о том, что сегодня она не одна. Он сидел одетый на кухне, широко расставив ноги, и курил. Казалось, что под его большим телом маленькая кухонная табуретка на тонких ножках сейчас хрустнет, как яичная скорлупа. Да и вся ее небольшая кухонька была до смешного ему мала. Она осторожно погладила его темные, обросшие за ночь колючие щеки, он похлопал ее по спине. Ей очень понравилось, что его постель была аккуратно сложена, а диван составлен. За завтраком она почему-то все время смеялась, смеялась любой ерунде: тому, что забыла поставить сахар, и тому, что опрокинула банку со сметаной, тому, что хлеб оказался черствым, и тому, что не догадалась купить сигарет. Смеясь, она заглядывала ему в лицо, ожидая ответной улыбки, и он улыбался и похлопывал ее по спине своими большими руками, которые могли быть такими чуткими, такими нежными в темноте. Еще ни один мужчина так всецело не покорял ее. Она была полна к нему самых разнообразных, самых противоречивых чувств — дочерних и материнских, сестринских и дружеских, рабских и хозяйских, жены и любовницы… Как будто все чувства, какие только могут быть в женщине и до сих пор в ней глубоко спали, вдруг разом очнулись и, торопясь и расталкивая друг друга, опрокинулись на него, требуя себе запоздалого выражения. Она слышала свой смех, не узнавала его и с радостью думала: «Боже мой, да куда же это меня несет?!» Он тоже переменился со вчерашнего вечера: не было в нем ни вчерашней торопливости, не осталось и следа робости и неуверенности, движения его стали размеренными, разговор спокойным и твердым, — было видно уверенного в себе, зрелого мужчину, было видно, что он знает, чего хочет, и что пока все идет, как ему надо.

После завтрака они решили пойти сначала в парикмахерскую, чтобы ему побриться, — портфель вместе с бритвой он оставил в камере хранения в гостинице, — потом в кино. У входной двери она сильно смутившись, все же попросила его выйти первым и подождать ее возле метро у табачного киоска (то, чего она почему-то так и не смогла решиться предложить своему второму мужу). Ей не хотелось, чтобы сидящая на первом этаже в маленькой комнатке лифтерша, болезненному внуку которой она часто делала уколы пенициллина и которая с утра до вечера сидела у окошка, расположенного возле подъезда (ее окошко, с геранью в горшке, повернутой красными цветами на улицу, и с ситцевыми в цветочек занавесочками на пол-окна, выглядело совсем деревенским и даже словно бы меньше других широких окон нового дома-башни), и, подперев щеку рукой, таращилась с утра до вечера на подъезд и улицу, — видела их выходящими вместе. Да и пенсионерки, поди, давно уж собрались на лавочках у подъезда и обсусолят эту новость на все лады, а так пусть хоть до ночи гадают, кто с кем, да кто к кому, — все равно толком-то ничего не видали!