Фокусник (сборник рассказов) - [45]

— Нехорошо вы себя ведете, Бартушек, — сказали мы ему с укоризной.

Бартушек изобразил на морде подобие виноватой улыбки.

Мы ежедневно прочитывали все объявления в газетах, но немецкую овчарку никто не разыскивал.

Во время одной из прогулок мы снова забрели на улицу Менеши.

— Бартушек, ну будьте же человеком — сгиньте, пожалуйста, от греха подальше.

— Случайно не продаете этого милого пса? — Перед нами возник статный мужчина в шляпе.

— Извольте, на редкость хорошая псина.

— Я бы купил, если можно.

— Ну что ж…

— Сколько вы просите?

— Призер выставки, знаете ли… Дрессированный, не дворняга какая-нибудь…

Бартушек, стоя в сторонке, поглядывал на нас с подозрением.

Мужчина заплатил сотню, и мы приладили Бартушеку в качестве поводка веревку.

— Как зовут?

— Геза Бартушек.

— Я имею в виду пса.

— Я тоже.

Мужчина в недоумении уставился на меня:

— Так как же?

— Можете называть, как хотите.

— Ну, вот и ладно… Идем, Джек!

Бартушек упирался. Он скулил и жалобно оборачивался на нас. Мы отвернулись и долго не смели взглянуть друг другу в глаза.

Пять, шесть, семь

Грохот механического цеха со скрежетом вырвался из окна, он хотел повергнуть в прах целый мир, содрать листву с деревьев, разрушить до основания стены, порвать все на свете барабанные перепонки. А вот далеко ли он докатился, не знаю. До облаков-то уж точно нет, до середины леса точно нет, до сердцевины семян и птичьих яиц и подавно нет. Да, может, он уже в конце соседней улицы поджал хвост, словно трусливая дворняга, присмирел, шагнул еще раз-другой и — протянул ноги. Но к нам в контору он все-таки дотянулся, однако, в предчувствии близкой смерти, был уже тише воды ниже травы.

Словом, нам он не помешал, и мы как сидели, так и сидели за солидными своими столами, солидные мужчины в солидных черных костюмах, и в головах у нас были одни только зубчатые передачи, трансмиссии, коэффициенты трения, синусы, моменты вращения, отклонения углов, валентность и атомный вес.

И тут негромко взвизгнула дверная ручка. «Кажется, я просил, чтобы никто…» — возвысил было голос директор и вдруг осекся, а у всех у нас, техников, инженеров, мастеров, главных механиков, машинистов, диспетчеров, перехватило дыхание. На пороге стоял старик с большой белой бородой, в маково-красной рубашке, кроваво-красном фраке, помидорно-красных штанах, а на ногах у него были вороново-черные сапоги, на голове — вороново-черная шляпа.

Белобородого старика не смутили ни голос директора, ни ошеломленная тишина, он даже не замешкался в дверях и решительно, ни на кого вокруг не оглядываясь, подошел прямо ко мне.

— Вас ждут, — сказал он, и его вороново-черные сапоги будто вросли в землю, а вороново-черная шляпа покачивалась высоко надо мной нелепым сорочьим гнездом.

— Кто меня ждет и с какой стати, и разве вы не видите, что я очень занят?! — закричал я обороняясь, потому что клоунски красный и дьявольски черный страх уже захватил меня в свои лапы, мне стало страшно и почему-то тревожно; я чувствовал, эти две дюжины глаз вокруг могли бы меня спасти, защитить, но они уже обвиняли, но они смотрели враждебно, но они гнали меня, говорили: ступай!

— Цветок, — сказал красно-черный старец, — ваш цветок.

И забулькали, забулькали сдержанные смешки, зашелестел двусмысленный шепоток: ах, ну как же, ну как же, цветок… мое лицо стало красным, как фрак, красным, как штаны, красным, как рубаха.

— Какой там еще цветок, я не знаю никакого цветка, — прошипел я сквозь зубы, а в мозгу между тем все завертелось: кружились в плясе зубчатые передачи, шаркали ножкой моменты вращения, а коэффициенты трения, словно музыкант скрипку, прижали к плечу трансмиссии.

Ох, головы в черном.

Старик, будто не заметив беспомощной моей задиристости, ответил:

— Цветок вас ждет там, на лесной поляне.

И, сказав так, попятился к двери и уже было вышел, но его остановил еще неслышный, но уже готовый вырваться хохот; вороново-черными своими глазами старик обвел всю компанию, и холодом дохнуло в комнате, и сразу застыло веселье, мои коллеги заиндевело нахохлились и не шевельнулись, пока он не ушел.

Но уж тут так и грянули, так и ухнули, зазвенели и забренчали «ха-ха-ха», «хи-хи-хи», в меня тыкались указующие пальцы, вперились ехидные взгляды, щерились челюсти с мостами и без мостов, губы-«а», губы-«о», губы-сливы и губы-гусеницы…

Я тихо встал, — какой бал, какой пляс в голове! — на насмешников я не сердился. Да и что уж сердиться, как же сердиться, когда сам я почти что верил: на лесной поляне меня ждет цветок. Я вышел на заводской двор и теперь окончательно поверил в существование цветка — ведь грохот и здесь не посмел коснуться меня, он проскользнул где-то над моей головой, рванулся было к спине, но тут же, разделясь на два потока, бережно обминул мои плечи, даже под ноги мне броситься не решился.

Сомнений не оставалось: цветок меня ждет!

Ну, конечно, вот и собачий лай на окраине города не достигает моих ушей, я вижу лишь разверстые собачьи пасти, оскалы острых зубов — но лай, словно камень, падает наземь за несколько метров до меня…

Я уже бежал, бежал со всех ног.

В лесу стеклянный колпак тишины с легким хрустом слетел с меня, даже кожей услышал я птичьи трели, шорох листвы.