Флот и крепость. Синопский бой - [54]

— Ваша светлость! — в полном недоумении обратился к нему Нахимов. — Этот флаг карантинный означает, разумеется, что никто из экипажа корабля не может сойти на берег?

— Разумеется! А что же еще он может означать! — сухо ответил ему князь.

— Значит, и на меня тоже распространяется это?

Меншиков сказал еще суше, чем раньше:

— Поскольку и вы, Павел Степанович, вернулись из Турции, неблагополучной по холере, и привезли пленных турок, то, конечно, нельзя будет исключения сделать даже и для вас.

— И что же, как долго будет поднят у нас этот флаг? — спросил Нахимов.

— А это уж я тогда дам вам знать, — ответил Меншиков, подходя к трапу.

Другие корабли он не посетил, но на всех заплескались карантинные черные флаги.

День, как по заказу для всенародного торжества, выдался теплый, тихий и яркий; тысячи людей приготовились к этому торжеству. И вот — никакого торжества не вышло.

Катер светлейшего полетел к Графской пристани, и от кораблей-победителей, как от зачумленных, мало-помалу отхлынули все шлюпки, вышедшие им навстречу так радостно.

II

Бывает такая высокая степень упоенности своей властью, что даже море приказывают бичевать цепями за то, что разметало и потопило оно корабли; так, если верить древнему историку, поступил царь Ксеркс.

В Севастополе, весьма удаленном от Петербурга, вся власть была в руках Меншикова, и в глазах его море-то вело себя довольно сносно, несносен был только Нахимов, который не подождал Корнилова, чтобы передать ему и командование над отрядом и лавры победы.

Корнилов на «Одессе» пришел в Севастополь почти на сутки раньше всей эскадры, и у Меншикова было достаточно времени, чтобы узнать все подробности боя и принять то решение, какое он принял.

Корнилов был очень возбужден, когда рассказывал ему о разгроме турецкой эскадры; он переживал виденное и старался как можно ярче передать то, чего не видел сам, но что неотступно рисовалось перед ним по результатам боя. Глаза его горели, руки зябли, так что он часто потирал их одна о другую, чтобы согреть.

Закончил он теми же самыми словами, какие навернулись ему на язык при свидании с Нахимовым:

— Победа знатная! Выше Чесмы и выше Наварина!

— Но ведь Синоп, вы говорите, сожжен! — недоуменно отозвался на весь его доклад Меншиков.

— Да, половина Синопа — турецкая — сожжена.

— Это все равно, половина или больше! Важно то, что поступлено вопреки воле его величества, — это раз, и вызовет неизбежно политические осложнения — это два!

Корнилов услышал от светлейшего то самое, что говорил Нахимов, но говорить это там, в виду горевшего Синопа, было одно, слышать же здесь, в Севастополе, притом из уст Меншикова, показалось ему совсем другим — как бы незаслуженным упреком. Подумалось иронически крыловское: «Чему обрадовался сдуру? Знай колет, — всю испортил шкуру!..» И он возразил горячо:

— Павел Степанович, ваша светлость, разумеется, принял все меры, чтобы не было в Синопе пожаров от наших снарядов, но ведь в пороховом дыму невозможно точно управлять огнем, так что, конечно, несколько бомб могли произвести пожары… А главное, ветер был с моря на город и нес туда всякие пылавшие обломки с турецких судов… Так что сами же турки виноваты в пожаре Синопа: слишком уж тесно прислонились к нему спинами — вот и последствия!

— Союзники турок этого разбирать не будут, чтобы объявить нам войну, — жестко сказал Меншиков. — В сущности это даже и не победа наша над турками, а последняя грань обострения наших отношений с англичанами и Наполеоном!

— То же самое и я говорил Нахимову, — согласился с князем Корнилов.

— Ну, вот видите!

— Ту же мысль развивал мне и он: по мнению Павла Степановича, война с Европой теперь неизбежна.

— Так что, значит, и он, этот тупой человек, понял, что он такое сделал? — как бы удивился даже Меншиков. — Поздно понял!

— Может быть, ваша светлость, он понимал это и раньше, до боя, но не нашел способов поступить иначе, — осторожно вставил Корнилов.

— А раз не нашел способов, то должен был подождать вас!

— Но ведь он не был извещен и даже не мог быть извещен заранее, что я назначаюсь вами командовать его отрядом…

— Э-э, об этом умные люди догадываются сами, — презрительно ответил светлейший и поморщился, но большим усилием воли предотвратил гримасу. — А то что же он сделал? И суда ему все изрешетили турки — страшно смотреть; и потери немалые — триста человек; и, в довершение всего, мы через неделю-другую увидим с вами англо-французский флот перед Севастополем. Что же он думает, что ему полного адмирала даст государь и он таким образом станет вам начальником? Нет, не получит он адмирала!.. Георгия — да, но не повышение в чине — об этом будет сделано мною особое представление, так что вы, Владимир Алексеич, можете быть на этот счет спокойны.

Корнилов сидел тогда у светлейшего как на иголках. Он достаточно уже знал своего непосредственного начальника, чтобы не видеть истинной причины его недовольства. Он понимал, конечно, что, сгори хоть весь Синоп, лишь бы не Нахимов, а он, Корнилов, вел бой с турецкой эскадрой, Меншиков не поставил бы этого ему в большую вину. Дело было только в том, что ему, князю, приходится представлять к высокой награде вице-адмирала, который был ему крайне противен.