Флот - [4]

Молодой десантник почесал в ежике затылка, а его голубые глаза вперились в пол.

— Э, да, сэр. Ну, кроме того, что есть в компьютерных данных и планетных атласах, так, капитан, я, пожалуй, скажу… не стоит она того, чтобы ее спасать, капитан! — Лейтенант вздернул голову, и Падову хлестнул по лицу вызывающий взгляд.

Командующий группой резко обернулся к нему, начальник разведки щелкнула крышкой портативного компьютера, но лейтенант только встал по стойке «смирно» и ничего больше не сказал.

Чертова психология наземных сил! Падова медленно кивнул, словно взвешивая слова десантника, а потом наклонился через стол и произнес очень размеренно и очень четко:

— Лейтенант Инглиш, ваша оценка рассмотрена. Возможно, вас не удивит, но мы… примем… меры… для… спасения… Эйре… в любом случае. И с этого момента вы член оперативного штаба. — Падова знал, что у него от раздражения вздулась шея — он почувствовал, как в нее врезается край воротничка. — А кроме того, вы первый, кто высадится, а потому выкладывайте о Шэнноне и Корке все, что помните.

Когда выяснилось, что у Инглиша на планете где-то есть однояйцевый брат-близнец, Падову это нисколько не удивило. Чертовы десантники все на одну колодку: пустая голова, но бойкий язык. И беззаветная смелость. И могучие мышцы, чтобы ее подкрепить.

Раз операция зависит от десантника — десантника, который ненавидит местных жителей, как этот лейтенант Инглиш ненавидит эйрцев, — то халианам предстоит схватка с человеческими противниками куда ожесточенней обычной.

Падова всегда стремившийся избегать излишних кровопролитий, понимал это, но не стал принимать к сердцу. Чуточка бесчеловечности, пожалуй, не помешает. Теперь оставалось только поставить этого бешеного сукина сына в нужную позицию и выдернуть чеку.

Глядя, что происходит с трупом Фавна, потому что у него не было сил отвернуться, Терри Инглиш не сознавал, что его пальцы впивались в дерн, словно пираты оскверняли его беспомощное тело. Он вспоминал прошлое, и казалось, что это так и есть. Не сознавал он, и что плачет, что по его щекам ползут длинные серые черви слез. Годы и годы он молился, чтобы явились халиане, и семейства на своей шкуре испытали бы то, что заставляли испытывать других. Пусть они сокрушат эту надменную и злобную орду, которой он с рождения был обречен служить и которая даже мысли не допускала о том, что он одной с ними расы.

Диннины и другие благородные семейства обладали собственной государственной религией, всепланетным культом высокородных, чтобы провести границу между собой и низшими классами. Так спасет ли их теперь этот бог крови, всепланетный безжалостный бог, опекавший только привилегированных?

Когда член семейства умирал, это тщательно скрывалось. Тупоумные слуги верили в то, что утверждал каждый Дом: что могучие семейства бессмертны, что смерть ожидает только кабальных как справедливая кара за вороватость и прочие пороки недочеловеков, а члены семейств возносятся на небеса в огненном вихре, обретают там былую юность и живут вечно — принимая жертвоприношения, воздавая по молитве, самосотворенные святые Эйре.

В это верили почти все в Доме Диннинов, все в Корке. Да, все, кроме Инглиша. Инглиша продали вместе с лошадьми, которых он выезжал, купили в Шэнноне, где бедняки были умнее, а воры кое-чему выучивались. Он ухаживал за скаковыми лошадьми, и на ипподромах по всему Эйре он узнал побольше, чем просто кое-что. И в ипподромных барах он знакомился с людьми, которые побывали за облаками, — в барах, где определялись победители еще до начала скачек и делались ставки, которые могли купить человеку его свободу.

В пятнадцать лет Инглиш так вырос и отяжелел, что уже не годился выезжать лошадей — жокеи никогда не весили больше пятидесяти килограммов; и не мог ночью сойти за девочку. Едва на подбородке у него пробилась борода, владыка потерял к нему всякий интерес, и он узнал, что такое настоящие тяготы.

Но все-таки выпадали хорошие часы в барах со знающими людьми, и когда его продали вместе с могучим, скакуном Гордостью Кельтов Дому Диннинов, он отправился туда неохотно с дурными предчувствиями, которые более чем оправдались.

Корк был глушью. Диннины отличались феодальными нравами, печатью вырождения из-за постоянных браков с близкими родственниками и садизмом. Если бы Инглиш иногда не ездил со старшим конюхом в город в поисках наилучших отрубей, кукурузы и брикетов для жеребят, жизнь за пределами конюшни превратилась бы в полузабытый сон. Но он ездил в город, проводил субботние вечера в баре лошадников и там впервые услышал про готовящийся налет халиан. И там с ним вошли в контакт, и он сделал свой выбор.

— Эй, Инглиш, как твоя задница?

В баре было душно от табачного дыма и запаха выдохшегося пива. Опилки, усыпавшие пол, набились ему в сапоги через прохудившиеся подошвы. Он покраснел, когда букмекер его окликнул, и сделал вид, будто не услышал. Снял сапог и начал вытряхивать опилки.

Но оплывшая от пива физиономия дышала ему прямо в лицо, наклонившаяся голова с налитыми кровью глазками и липкими губами осведомлялась:

— Задница у тебя сыта Диннинами, а, мальчик? Если ты еще мальчик…