Флорентийские маски - [53]

– Я, кажется, понял, – сказал он, впиваясь взглядом в глаза Ады. – Тот дар, который колдун Джон Ди передал обвиняемому в заговоре Гаю Фоксу, и представлял собой способность ускользать душой из собственного тела и, следовательно, не чувствовать боли. Пока палачи терзали его тело и вынимали внутренности из вспоротого живота, твой знаменитый предок переносился куда-нибудь, например на гаитянские пляжи, или же начинал представление в кукольном театре, дергая за ниточки марионеток.

Ада улыбнулась ему, и в этой улыбке читалось вновь возродившееся доверие.

– Все было именно так, как ты говоришь. Этот дар – или проклятие, называй как хочешь, – остался с нами, потомками Гая Фокса, на века. Джон Ди сделал нас свободными и в то же время превратил в чудовищ, безжалостных и циничных. Вот почему ты должен понять, что и нам очень важно узнать, что произошло с тем черепом, который вы с друзьями купили на Гаити. История Пиноккио принадлежит и нашему миру, ведь он был актером, как и мы.

– В этом я ни на минуту не усомнился, – заверил ее Марк не без доли цинизма, – но, к сожалению, в данный момент я не могу сказать ничего, что пролило бы свет на эту загадку. Путешествие далось мне тяжело, и, несмотря на то что я многое увидел и почувствовал, ни один из увиденных образов, уверяю тебя, не был никак связан с этой историей. Кроме того, мне потребуется некоторое время, чтобы восстановить и привести в порядок воспоминания о моем путешествии. На данный момент я просто не способен сказать что-нибудь вразумительное.

Ада была явно разочарована, но ей пришлось удовольствоваться тем, что он вообще согласился говорить с ней на эту тему. Она не без оснований полагала, что он теперь не вполне доверяет ей и не торопится поведать о тех местах, где побывал за время своего долгого путешествия. Опасаясь навлечь на себя еще большие подозрения, она лишь осторожно напомнила Марку о том, что уже слышала от него:

– Когда ты очнулся, то произнес имена Скапена и Санторелло, Леандры и Изабель. Все они друзья Полишинеля, и все итальянцы, как и Пиноккио. Почему ты к ним обращался?

Марк честно признался, что не помнит, почему именно эти имена пришли ему в голову при пробуждении. Терзаемый сомнениями и подозрениями, он осторожно встал с кровати и в первый раз за три недели сам дошел до гостиной, где и обнаружил вздремнувшего в кресле дядюшку Пола. Ада решила больше ни о чем не расспрашивать Марка и подождать, пока время и ее забота восстановят в полной мере память мужа, чуть не покинувшего этот мир навсегда и исцелившегося столь чудесным образом.

С того дня, как Федерико дал торжественную клятву на верность братству карбонариев и к тому же познакомился с женой своего друга Марка Харпера, у него началась новая жизнь; при этом старая никуда не делась и стала лучше, чем прежде. В этой двойной жизни он был тем, кем всегда хотел быть и никогда не мог стать. В университете он работал не менее увлеченно, чем раньше, и к нему быстро вернулась былая слава отличного преподавателя и вдумчивого, прилежного исследователя. Работал он просто без устали и при этом совершенно перестал удивлять коллег какими бы то ни было странностями в поведении. Более того, он вновь стал участвовать в посиделках в кафе. Коллеги не могли нарадоваться его взвешенным и всегда хорошо аргументированным высказываниям и примирительному тону, которым он отвечал на любые опрометчивые заявления какого-нибудь зарвавшегося ревизиониста или анархиста. Федерико обрел такое внутреннее равновесие и цельность образа, что вполне мог сойти за улучшенную и подлакированную копию самого себя в недавнем прошлом. Впрочем, все это не мешало ему меняться и внешне, и внутренне в те свободные часы, которые он посвящал целиком и полностью деятельности в рамках тайного братства.

Поездки во Флоренцию он совершал теперь с завидной регулярностью. Отношения с Коломбиной перешли в восхитительную фазу легкой и в то же время зрелой влюбленности, а былые предрассудки преподавателя Канали отбрасывались один за другим и снимались с него, как шелуха с луковицы. Наконец в его отношениях с Коломбиной остались лишь изначальные, первородные мысли и чувства, позволившие Федерико воспринять любовь на дантовский манер как некий stil nuovo [24]. Федерико наслаждался каждой минутой своей любви и в неменьшей степени наслаждался телом своей возлюбленной до головокружения от божественного нектара – смеси духовного и телесного начал, прекрасного вина, которого ему прежде не доводилось даже попробовать. Со своей стороны актер Винченцо де Лукка с гордостью рассказывал добрым братьям о том, какой замечательный молодой человек появился у его не менее замечательной дочери. Кроме того, он был невероятно горд собой за то, что именно с его подачи Федерико был принят в члены братства. Какое-то время Федерико считал благоразумным вообще забыть о черепе и во время встреч с добрыми братьями не упоминать об этой странной находке. Несколько слов Ады Маргарет Слиммернау, произнесенных в ночь его посвящения, запали ему в память и словно запечатали ему рот. Федерико понял, что не может позволить себе никакой слабости. Ни один из членов братства не должен был догадаться, что на самом деле страшное любопытство просто сжигает его изнутри. Он научился играть избранную роль и проводить немалую часть жизни, надев на себя пусть и невидимую, но от этого не менее непроницаемую маску безразличия, которое было для него лучшими доспехами, щитом и шлемом.