Флирт - [4]

Через час она тихо вошла в комнату Лины, та сидела за письменным столом, но не писала, а сидела над пустою бумагой и плакала. — Сто раз решалась Лина написать мужу, умолять его ускорить приезд, и не решилась. С того вечера, — с той ночи, которую молодая женщина провела без сна, она всё думала, искала и не находила выхода из своего ужасного положения.

«Взял без слова любви и ласки, без обмана даже, не расточая заведомо лживых клятв и уверений, взял, не обещая даже завтрашнего дня. Гадость, гадость какая!» Щёки её горели как от пощёчин. Да можно кинуться в ноги мужу и признаться, что любишь другого и что любила, — можно молить его, бывшего и отцом её и мужем, не только о прощении, но даже о помощи, но нельзя сказать ему: «Не трогай меня, я пала, — не из любви, не захваченная чужою страстью, а потому, что постепенно развращала свой ум и сердце чтением, флиртом, этой наглой, светской игрой „в дозволенное сладострастие“». А между тем, она более не жила, обида, горечь, стыд снедали её, она жаждала кинуться в объятия мужа и там с рыданием вылить всё, всё накопившееся в груди.

Михаил Николаевич приехал. Он думал, что Лина больна, а в тайне её неровность, радость и слёзы — бледность и то, как она отстраняла его от близости… заставили его надеяться на исполнение заветной мечты стать отцом. Анна Григорьевна нить за нитью, из слов, намёков и слёз Лины почти знала правду, — она видела, что Лине нужен только толчок, чтобы произвести взрыв, она поняла, что рано или поздно по поводу чего бы то ни было Лина не выдержит и откроется мужу. Анна Григорьевна решила ускорить развязку и потому бросила так смутившую Лину фразу «надо признаться».

В тот же день вечером Лина встала первая из-за вечернего стола.

— Bonne nuit, maman [15], - она поцеловала руку свекрови.

Михаил Николаевич встал за нею.

— Я проведу тебя.

Он провёл её до спальни, но тут она остановила его.

— Мне нездоровится…

— Позволь мне, — муж нагнулся к её лицу и нежно поцеловал завитки её волос, тёмные глазки и, скользя по щеке, тихонько завладел губами. — Позволь мне, — шептал он, прерывая слова поцелуями, — раздеть тебя, уложить в кровать и, как прежде, когда ты была маленькая, посидеть у тебя, пока ты не заснёшь.

«Ах, не всё ли равно когда сказать, — ныло на сердце молодой женщины, — сегодня ли, завтра ли, всё равно я не в силах тянуть, лгать», — и, побледнев, отстранив от себя мужа, она хотела сказать ему: «Хорошо, войди».

Но в ту минуту Анна Григорьевна подошла к ним.

— У Лины весь день лихорадка, посмотри, — она вложила в руку Михаила Николаевича совершенно холодную руку Лины, — и лицо то горит, то бледнеет. Иди, Michele, к себе, я побуду с Линой и дам ей хины.

Она приподняла портьеру, тихонько толкнула Лину в её комнату и на минуту отвела в сторону сына.

— Ты заметил в Лине перемену с тех пор, как ты вернулся?

— О, да, я не успел спросить вас, мама, у вас ничего не случилось без меня?

Мать пытливо взглянула на него.

— Что же могло случиться?

— Я не знаю, может, она очень скучала без меня? Может обиделась, что я не взял её с собою, она просилась? Или, — он густо покраснел и сказал шёпотом, — не беременна ли она? Я подозреваю…

«Ничего-то ты не подозреваешь!» — с горечью подумала Анна Григорьевна.

— Иди спать, и не беспокой сегодня Лину, я побуду с ней и что узнаю, то передам тебе; уходя от неё, я зайду в твой кабинет, но скоро не жди.

— Всё равно, я ещё часа два не лягу спать.

Он поцеловал руку матери и ушёл к себе.

Лина как вошла, так и опустилась в кресло. С самого рокового дня своего падения она ходила как в тумане, ничего не понимая, напрасно силясь объяснить себе как поступок Танеева, так и то, как сама она должна поступить с мужем. Ей, балованной, обожаемой мужем, не представлялось со всею реальностью, что будет с ним, когда он узнает? Она думала только о себе, ей хотелось перенести стыд, горечь признания, выплакать свою обиду и получить как всегда прощение, — мало прощения, ей хотелось, чтобы её жалели, утешили, высосали яд из раны, нанесённой её самолюбию. Она страдала не оттого, что отдалась Танееву, но оттого, что он, взяв её, ни секунды не увлёкся ею, а смотрел на часы и спешил уехать туда, где его ждёт невеста. Она хотела, чтоб муж залечил её рану, и своим обожанием снова поставил её на прежний пьедестал. Это не были её определённые мысли, но это были те чувства, которые, в соединении со страхом, что свекровь всё знает, и что рано или поздно всё откроется, заставили её решиться сказать всё мужу.

«Но как сказать, как начать, всё ли сказать? Ах, какая мука!..»

— Maman?

Лина хотела встать с кресла, но вошедшая Анна Григорьевна не обратила на неё никакого внимания, она спустила тяжёлую портьеру, закрыла за нею наглухо дверь и затем подошла и села напротив Лины.

— Вот что, — начала она без всяких прелюдий, — ты изменила мужу?

Лина побледнела, глаза её открылись широко, но губы не шевелились.

Анна Григорьевна посмотрела ей в глаза, и лицо её тоже потемнело, лоб покрылся тяжёлыми морщинами; до этой минуты она всё ещё сомневалась.

— Так… это Танеев?

Две слезы выкатились из глаз Лины, она кивнула головой.