Флибустьеры - [99]

— Вам известно, когда отходит почтовый пароход? — холодно спросил его превосходительство, когда важный сановник кончил.

Тот пристально взглянул на генерала, кивнул головой и молча удалился.

В саду его ждал экипаж.

— В тот день, когда вы провозгласите независимость Филиппин, — погруженный в свои мысли, сказал он слуге-индейцу, открывавшему дверцу, — вспомните, что были и в Испании сердца, которые бились согласно с вашими.

— Куда прикажете, сударь? — переспросил слуга, не поняв его.

Два часа спустя важный сановник подал прошение об отставке и заявил, что с ближайшим почтовым пароходом вернется в Испанию.

XXXII Последствия прокламаций

После истории с прокламациями многие матери потребовали, чтобы их сыновья немедля оставили занятия и возвратились домой — заниматься хозяйством или попросту бездельничать.

Но и без того на экзаменах большинство студентов срезались, из членов пресловутой Ассоциации, о которой больше не было речи, почти никто не закончил курса. Пексон, Тадео и Хуанито Пелаэс не выдержали экзаменов. Пексон воспринял удар вполне спокойно и с обычным своим дурашливым смешком заявил, что поступит клерком в какую-нибудь контору. Тадео, наконец дождавшийся вечного праздника, устроил себе фейерверк: сложил большой костер из учебников. Только Хуанито Пелаэс был расстроен, теперь он должен был ходить в магазин отца, собиравшегося взять его в компаньоны, а, по мнению плута, в магазине было куда менее забавно, чем в университете; но вскоре друзья заметили, что горб Хуанито снова округлился, — верный признак хорошего настроения. Остальным членам Ассоциации тоже пришлось оставить университет — к великой радости матерей, которым всегда кажется, что их сыновья будут повешены, если станут слишком учеными. Богач Макараиг, глядя на такую расправу с товарищами, почел за лучшее не рисковать и, раздобыв за большие деньги паспорт, поспешно отплыл в Европу: недаром говорили, что его превосходительство, желая платить добром за добро и радея об удобствах филиппинцев, не разрешал выезда тем, кто не представит неопровержимых доказательств, что располагает средствами для привольной жизни в европейских городах. Из наших знакомых больше всех повезло Исагани и Сандовалю: первый, хотя и провалился почти на всех экзаменах, успешно сдал предмет, читаемый отцом Фернандесом; второй сдал все, ошеломив экзаменаторов потоками своего красноречия. Лишь Басилио ничего не сдавал, не срезался, не уехал в Европу — он все сидел в тюрьме Билибид и каждые три дня его допрашивали. Вопросы были все те же, только следователи менялись. Казалось, они не выдерживали длительного общения со столь ужасным преступником и в страхе сбегали.

А пока следователи дремали на допросах или передавали дело один другому, пока кипа гербовых бумаг росла, как слой горчичников, которыми невежественный лекарь покрывает тело ипохондрика, Басилио узнал в подробностях о том, что случилось в Тиани, о гибели Хулии и об исчезновении Танданга Село. Синонг, тот самый побитый возница, который привез юношу в Сан-Диего, как раз находился в Маниле, он посещал узника и приносил ему вести с воли.

Ювелир Симоун тем временем выздоровел, по крайней мере так уверяли газеты. Бен-Саиб вознес благодарения «всемогущему, который печется о столь драгоценной жизни», и выразил надежду на то, что всевышний поможет обнаружить преступника, чье злодеяние остается безнаказанным благодаря милосердию пострадавшего, который слишком чтит слова великого страдальца: «Отче, прости им, ибо не знают, что делают!» В таком возвышенном слоге выражал Бен-Саиб свои чувства в печати, меж тем как устно выведывал у всех, правда ли, будто богатей ювелир собирается устроить бал, закатить такой пир, какого еще здесь не видывали, по случаю своего выздоровления и в знак прощания со страной, где ему удалось изрядно умножить свои капиталы. Ходили слухи, что Симоун намерен уехать вместе с генерал-губернатором, чей срок истекал в мае, но, в то же время хлопочет в Мадриде о продлении срока полномочий и советует его превосходительству начать какую-нибудь военную кампанию, дабы иметь предлог остаться. Впрочем, говорили также, что его превосходительство впервые не внял советам своего любимца, считая долгом чести ни одним днем долее не задерживаться на вверенном ему посту, и поэтому следует ожидать, что бал состоится очень скоро. Симоун был непроницаем, он стал еще менее общителен, почти не показывался на людях и, когда заводили речь о предполагавшемся торжестве, загадочно улыбался.

— Да ну же, сеньор Синдбад, — сказал ему как-то Бен-Саиб, — поразите нас чем-нибудь истинно американским! Как-никак вы кое-чем обязаны этой стране.

— Несомненно! — криво усмехаясь, отвечал ювелир.

— Уж наверняка дом будет ломиться от гостей, не так ли?

— Возможно, да вот дома-то у меня нет…

— А дом капитана Тьяго, тот самый, который чуть не даром приобрел сеньор Пелаэс!

Симоун промолчал, но с тех пор его часто видели в магазине дона Тимотео Пелаэса, с которым, как говорили, он намеревался основать торговую компанию. Через несколько недель, уже в апреле, разнесся слух, что Хуанито Пелаэс, сын дона Тимотео, женится на Паулите Гомес, чьей руки домогалось немало филиппинцев и иностранцев.