Флейта бодрости - [6]

— Никаких нету… — вяло отвечает он на мою просьбу показать свои картины…

Охотничьим ножом Вылка стругает кирпич чаю.

Пришли пароходы. Значит будут гости с материка.

— Как приедут с Большой Земли, — все картины просят. Все роздал. Теперь не рисую.

Вылка мог бы быть оригинальным художником. У него своеобразная манера письма. Глаза Тыко-Вылка видят неуловимые для художников материка краски Арктики. До революции Тыко учился живописи в Ленинграде. Но, внезапно бросив учиться, он уехал обратно на родной остров, став промышленником.

Все стены тесной комнатки в хижине Вылка скрыты под печатными копиями картин. Это все, что осталось от юношеского увлечения.

— Вылка дома?

— Дома, дома! Иди.

Вылка встает и наливает кипяток в чайник. Голоса чужие — гости с материка. Тыко не напрасно стругал кирпич чая.

Входят Шмидт и Самойлович. С ними несколько ненцев.

— Иона! — кричит одному из них лежащая в углу на оленьих шкурах древняя старуха, — это Иона ведь Самойловить пришел.

Самойловича тут знают. Он на научном боте „Эльдинг“ несколько лет назад обогнул кругом Новую Землю.

— Тыко, — спрашивает Шмидт, — на Землю Франца-Иосифа нужно двух промышленников. Дашь?

Вылка настораживается.

— Однако не знаю, — уклончиво отвечает он: — Возьмешь — так возьми. Однако мало народу в Белужьей.

Глаза Тыко пустеют. Гость с материка задумал нехорошее дело.

* * *

Ушакова и Журавлева я нахожу в хижине на краю становища. Хижина полна промышленников. Владелец ее — Иван Летков — сорокалетний ненец качает на коленях узкоглазого малыша в малице.[34]

— Нынешней зимой себе работника заработал, — хвалится он.

А хижина и так полна детей. Чумазые, сосущие хвосты малосольных гольцов, — ребятишки во всех углах. Целое племя. А Летков гордится.

Ушаков вспоминает остров Врангеля. Кладет на хлеб куски свежего гольца, с наслаждением пьет с этим своеобразным бутербродом чай. Входят все новые и новые ненцы.

— Сенька опять в Белужью приехал, — протягивают они лопаточкой руку Журавлеву: — Шибко тебе Новая Земля приглянулась.

Пользуясь моментом, Журавлев вербует желающих ехать на землю Франца-Иосифа.

— А как там жить? — спрашивает молодой Тимоша.

— Собак, оружие — все дадут.

— Ну, этого я и искал, — радостно объявляет Тимоша: — Поеду, Сенька, того гляди.

— Поезжай, — смеется Журавлев, — чего же…

— Поеду, пожалуй, — радуется Тимоша: — Мне что? Мать я замуж отдал, жена тут будет. Поеду.

Матка — пятидесятилетняя всклокоченная старуха, закрывая рот рукой, стыдливо подходит к Журавлеву. Выпив стакан чаю, она, хихикая, выходит на улицу.

То, что Тимоша едет на остров Гуккера, нисколько не волнует ее.

Когда первый карбас пошел на „Седова“, Тимоша сидел уже в нем с упряжкой своих собак. Сборы на Землю Франца-Иосифа заняли у него час с небольшим.

* * *

Порывшись в стенном шкапике, Суворов кладет на стол зеленое, усеянное коричневыми крапинками, крупное яйцо.

— Гагаркино. В полтора раза больше куриного.

— И много их?

— На одних базарах у становища Малых Кармакул миллиона полтора штук птиц…

— Пахнет хорошей яичницей.

Суворов — инструктор управления островов по промыслам. До Новой Земли Суворов работал на Чукотском полуострове. На Новую Землю он приехал на „Русанове“ вместе с Калясовым безвыездно прожив пятнадцать лет на Чукотке.

Об артели „Полярные яйца“ мы с Суворовым не раз мечтали в уютной комнате управления островов в Архангельске. Надо попытаться организовать сбор и доставку яиц с базаров Новой Земли в Архангельск. До войны норвежцы возили яйца кайр и гагар на шхунах в город Вардэ.

Почему вместо Вардэ их не возить в Архангельск? Почему?

Когда я ухожу, Суворов уговаривает меня:

— Оставайся в Белужьей. Земля Франца-Иосифа, — возмущается он, — чего там! Ледники и медведи, — людей нет. На Новой Земле много работы.

— Нет.

Захлопывая дверь, я слышу его обиженное ворчание:

— Я понимаю Вылка. В Белужьей научишься ценить людей. Человек в пустыне — радостней песца…

9. Находка китобоя Карлсена

„Виллем Баренц первый положил на каргу Свальбард, Новую Землю, окаймляющие Баренцово море с запада и востока. Таким образом, этого мореплавателя, окончившего жизнь на севере Новой Земли, у мыса Ледяного, следует считать первым научным исследователем моря, названного его именем“.

Профессор Визе.

Порывом норд-оста туман разорвало.

Туман слегся, как парус, и пополз к воле.

В нескольких милях от левого борта — величественный мыс с четырехугольными скалами на вершине. Мыс — тезка морю, по которому пятые сутки несется в шторм на север „Седов“.

Мыс Баренца…

Черный траур его скал — вечный памятник отважному голландцу.

…В музее Гааги — в Голландии — одна из зал изображает внутренность полярного зимовья. Стены зимовья сложены из окаменевших бревен океанского плавника.[35] Над углями потухшего очага висит медный котел. На стене — старинные часы, в углах стоят алебарды.[36] На грубом самодельном столе лежит флейта. У одной из убогих коек — кожаные рваные башмаки.

Последний раз пламя костра лизало дно котла триста лет назад. Триста лет назад в последний раз пела флейта. Триста лет прошло с тех пор, как владелец башмаков погиб в вечных снегах Карского берега Новой Земли.