Флэшмен под каблуком - [62]

Да, не раз мне доводилось наблюдать чистой воды бахвальство, я и сам при случае отдавал ему дань, но Джей Би явно заткнул всех за пояс. Заметьте, в отличие от большинства арнольдовых лицемеров, он, как мне сдается, действительно верил в то, что говорил; по крайней мере, был достаточно глуп, чтобы руководствоваться своими принципами по жизни. Это явно подтверждает мой вывод насчет того, что Брук явно не дружил с головой. А еще припомните, чем прогневал он Гладстона[81] – ну разве это не настоящая гиря на чаше весов нашего приятеля, а? Но в тот самый миг, когда я пришел к выводу, что передо мной очередной чопорный и лживый ханжа-псалмопевец, не думающий ни о чем, кроме молитвы и выгоды, он несколькими словами развеял в прах все мои умозаключения:

– Кстати, – со смехом заявляет он, – помимо того, что я творю доброе дело, это еще и жутко весело! Не знаю, доставила бы мне задача оборонять и развивать Саравак хотя бы половину того удовольствия, если бы она не была связана с необходимостью биться с этими пиратами и охотниками за головами! Мне повезло, что мой долг неразрывно связан с такими развлечениями – может статься, что на самом деле я не так уж далеко ушел от Макоты и ему подобных мерзавцев? Они рыщут по морям ради добычи и жажды крови; я – во имя справедливости и порядка. Не такая уже большая разница, как полагаете? Боюсь, вы сочтете меня сумасшедшим – он даже не подозревал, насколько попал в точку, – но иногда мне кажется, что негодяи вроде Шариф-сагиба, Сулеймана Усмана или морских волков из племени баланьини – лучшие мои друзья. Быть может, наши радикалы из парламента не так уж заблуждаются, и я в глубине сердца и впрямь настоящий пират?

– Ну, выглядишь ты очень похоже, Джей Би, – говорит, отрываясь от шахматной доски, Уэйд. – Ходит шах – дело швах. Игра моя, Чарли.

Он подошел к поручням и с улыбкой махнул в сторону даяков и малайцев, скучившихся на платформе идущего перед нами прао.

– Как-то они не слишком напоминают учеников воскресной школы, а, Флэшмен? А вот на пиратов смахивают куда больше!

– Когда Флэшмен встретит настоящих пиратов, – возражает Брук, – то мигом заметит разницу.

Я заметил, и не далее как этим же вечером. Весь день мы споро плыли вдоль побережья, подгоняемые теплым бризом, пока солнце, превратившись в багрово-красную розу, не нырнуло в море в аккурат позади нас, и с первой вечерней прохладой достигли наконец широкого эстуария Батанг-Лупара. Он был в несколько миль шириной, и среди заросших джунглями островков западного берега мы наткнулись на якорную стоянку морских оборванцев в побитых штормами сампанах. Малайцы называют их «оранг лаут» – «морские цыгане». Скитаясь вдоль побережья, они переходят от одного сборщика долгов к другому и питаются крохами с их стола.

На одном из своих разведчиков Пейтинги доставил на «Флегетон» их предводителя: грязного, оборванного дикаря. Брук расспросил его, после чего предложил мне составить ему компанию в прогулке на одном из судов Пейтинги. Мне-де не помешает «почувствовать» разведывательное судно, прежде чем мы войдем собственно в реку. Мне это все ни о чем не говорило, но я послушно занял за ним место на носу, там, где планшири сжимают тебя с обоих боков, а ногой приходится двигать осторожно из опасения проломить насквозь хрупкий борт. Пейтинги скрючился позади, а надо мной расположился дозорный из лингов, вставший, раздвинув ноги, прямо на планшири.

– Мне это не нравится, – говорит Брук. – Этот баджуз сказал, что видел горящие деревни на пути к Раджангу, а этого не должно быть, поскольку все мерзавцы обязаны стягиваться к Лупару, готовясь встречать нас. Надо держать нос по ветру. Вперед!

Узкий «разведчик» полетел, как пущенная из лука стрела, подгоняемый бесшумными ударами тридцати весел. Корпус судна опасно вибрировал. Мы промчались мимо островков; Брук вперил взгляд в далекий берег, почти расплывающийся в меркнущем свете дня. За нами море скрылось в туманной дымке, поглотившей флот, и пелена медленно надвигалась на нас со стороны моря, укутывая маслянистую поверхность воды призрачным одеялом. Наступил полный штиль, и от влажности все тело становилось мокрым. Брук приказал поднять весла, и мы скользнули под сень мангровых деревьев, с их зловеще трепыхавшимися листьями. Я видел, как Брук беспокойно вертит головой, и тут сидевший позади меня Пейтинги вздрогнул.

– Бисмилла! Джей Би, – прошептал он, – пррислушайся!

Брук кивнул, а я навострил уши, с тревогой вглядываясь в подкрадывающуюся все ближе к нам пелену. Потом я услышал нечто. Поначалу мне показалось, что это стук моего собственного сердца, но определил этот звук как мерные, глухие удары, едва доносящиеся из тумана, но становящиеся все громче. Они были мелодичными, но зловещими: от этого низкого металлического звона волосы дыбом встали у меня на голове. Сзади донесся шепот Пейтинги:

– Боевой гонг. Замррите, не дышите даже!

Брук вскинул руку, призывая к тишине. Мы ждали, затаившись под мангровыми ветками, а этот ч-в гул разрастался постепенно до настоящего грома, и мне показалось, что помимо него я слышу какое-то шевеление, словно какая-то громадина движется к нам. Облизывая пересохшие губы, я напряженно вглядывался в туман, ожидая, что из него вынырнет нечто ужасное. Так и есть: из мглы, словно поезд, вылетающий из туннеля, возник огромный алый объект. Через несколько секунд он снова исчез, но в моей памяти навсегда запечатлелась картина длинного, мерцающего красного корпуса с возвышающимися баком и кормой. Платформа над фальшбортами была усеяна людьми: плоские желтые лица с повязками на лбу, спутанные волосы ниспадают на рубашки без рукавов; блестят мечи и наконечники копий, а от штевня до штевня, проходя под платформой, как чудовищные бусы, натянуты веревки с нанизанными на них круглыми предметами. Черепа! Сотни черепов! Длинные весла пенят воду, на юте горят факелы, длинные шелковые вымпелы извиваются в тумане, словно змеи, полуголый гигант задает ритм гребцам ударами громадного бронзового гонга. И тут все это исчезает, так же стремительно, как и появилось; по мере того как корабль поднимается по Батанг-Лупару, звон постепенно тонет в тумане.