Флэшмен и краснокожие - [28]

Не будь его нос таким длинным, а улыбка – такой открытой, иметь дело с ним было бы одно удовольствие. Впрочем, дело свое он знал и хорошо получал за это. В конце концов, даже будучи капитаном каравана, я вполне мог преспокойно дремать в фургоне большую часть путешествия.

Тем не менее в великий момент отправления я был в седле, при полном кожаном параде, любо-дорого поглядеть. Бок о бок с Вуттоном, я прокладывал путь по направлению к лесу, за нами громыхал дилижанс со Сьюзи, обмахивающейся веером с видом Клеопатры; за ней примостились ее черномазая служанка и повар, а затем, в окружении парней Ньюджент-Хэра, следовали восемь могучих сухопутных шхун. Их пологи были скатаны, как паруса на реях, шлюхи восседали парами, ослепляя взор. Замыкали караван мулы под присмотром пары мексиканских саванеро. Трехсотфунтовые вьюки казались неправдоподобно высокими и опасно раскачивались. Колея была ухабистая, и фургоны то и дело подпрыгивали под охи и визг девушек, но я приметил, что охранники, которым могла прийти в голову идея предложить свои галантные услуги, едва удостаивают красоток взглядом. Видимо, у Грэттена слова и впрямь не расходятся с делом.

Миновав лес, мы оказались собственно в прерии, сплошь покрытой яркими цветами начала лета, и я галопом взлетел на небольшой холм, чтобы обозреть окрестности. Как сейчас помню этот миг: позади рощица, за которой поднимаются дымки Вестпорта; направо и налево, насколько хватает глаза, простирается бескрайняя равнина, утыканная кое-где очажками деревьев и кустарников; трава мягко колышется от ветра, а по бездонному небу проплывают пушистые облачка. Внизу по дороге ползут фургоны, колея убегает прямо за далекий горизонт, на краю которого еще можно различить повозки вышедшего перед нами каравана. Душа моя прямо пела – не знаю почему, но в этот момент я чувствовал себя свободным, исполненным радости и надежды. Такого прекрасного настроения у меня в жизни не было. Полагаю, эти ощущения знакомы тому, кто отправлялся в путь на Запад: ты оживлен, понимаешь, что оставляешь позади старый, поганый мир, а впереди нечто удивительное только и ждет, когда ты придешь и возьмешь его. Я вот размышляю сейчас: можно ли пережить такое чувство вновь, или оно приходит лишь однажды, когда ты молод и не задумываешься о разных плохих вещах, которые могут подстерегать тебя по дороге?

Поскольку начало пути, скажу вам, это иллюзия. Словно во сне, пролетают те первые десять дней, пока мы, неспешно катясь по прерии, движемся от привала к привалу к Роще Совета – великому месту сбора, где небольшие караваны, подобные нашему, собираются в большой обоз, готовясь двинуться в длительный перегон к горам. М-да, я употребил настоящее время, словно все происходит прямо сейчас. Ну, слава богу, это не так.

Но скоро все приедается. Единственное достойное упоминания событие произошло на третий день, когда мы достигли небольшого ручья и рощицы, где скопилась целая прорва фургонов. Там тропа разделялась – наш путь вел на юго-запад, в то время как северное ответвление уходило к реке Канзас, потом к Норт-Платт и далее к Орегону. Когда мы разбили лагерь среди других «калифорнийцев», «орегонцы» уже отчаливали, и поэтому весь лагерь шумел, пел и балагурил, провожая их.

Серьезные ребята были эти «орегонцы» – по большей части фермеры, намеревавшиеся заняться честным хозяйством, не то что наши бездельники-«калифорнийцы», спешащие на золотые прииски. Мы представляли собой настоящий сброд, тогда как там были исключительно трезвые мужчины и серьезные женщины; все имущество аккуратно уложено – не увидишь ни болтающейся веревки, ни бесхозного котелка, детки молча сидят у заднего борта. Над головным фургоном развевался американский флаг, а капитаном каравана у них был бородатый детина в сюртуке с фалдами.

– Первый обоз, вы готовы? – прокатился над линией мулов его зычный голос. – Второй обоз, вы готовы?

– Готовы! Готовы! – поочередно неслось в ответ.

Это был сигнал к отправлению, поскольку нет времени точить лясы, когда мул нагружен, так же как и останавливать его на дневной привал, поскольку скотина не захочет уже идти дальше.

Так что свистнули кнуты, закричали погонщики, заскрипели колеса и огромный караван тронулся в путь под позвякивание колокольцев, привязанных к мулам. Все «калифорнийцы» вопили, махали шляпами, размахивали платками и кричали: «Удачи! Даешь Орегон! Храни вас Бог!» и тому подобное, а «орегонцы» махали в ответ и затянули песню, которую я уже забыл. Помню только, что пелась она на мотив «Зеленых рукавов»[56] и говорилось в ней про землю с молочно-медовыми реками, которую где-то далеко-далеко уготовал для своих детей Господь. Женщины из «калифорнийских» фургонов принялись рыдать, некоторые из них бежали за «орегонцами», задрав фартуки и предлагая им угоститься напоследок пирогом или хлебом, а дети рыскали между фургонами, вопя и улюлюкая. Только самые маленькие стояли на месте, и, сунув палец в рот, глазели как старый священник, взгромоздившись на мула и воздев над головой Библию, благословляет «орегонцев». Потом караван перевалил через гребень и скрылся из виду. В лагере под деревьями наступила вдруг тишина. Тут раздался чей-то голос: