Флэш по-королевски - [96]
Я кивнул, и он посоветовал мне и впредь оставаться таковым.
— В наши дни это не место для порядочных людей, — говорит. — Продолжайте свое путешествие, и молите Бога, чтоб ваш родной край не постигла судьба оказаться под властью старого идиота и его потаскухи.
— Если, конечно, — ухмыляясь, вставляет тощий, — у вас не найдется пары часов, чтобы стать свидетелем того, как Мюнхен будет изгонять своего демона. Прошлой и позапрошлой ночью ее дом закидали камнями; слыхал, что нынче вечером на Барерштрассе снова соберется толпа: возможно, ее дворец будут грабить.
Ого, новость не хуже прежней. Лола, в угоду Бисмарку отправившая меня в ад Шенхаузена и Йотунберга, теперь вверх тормашками вылетит из Мюнхена, тогда как я, простофиля и чурбан, уеду из него, поигрывая бриллиантиками. Она теряет все, я же приобретаю состояние. Ну, разве это не божественная справедливость?
Сказать по правде, мне еще предстояло решить проблему, как уехать из Мюнхена, не имея наличных. Продать что-нибудь из добычи я не решался, как и обчистить прохожего в подворотне — у меня на такое духу не хватит — и потому до сих пор не видел способа поймать ветер в паруса. Тем радостнее было слышать про то, что проблемы Лолы неизмеримо серьезнее — похоже на то, ей повезет, если она живой ноги унесет сегодня ночью. И ее дворец разграбят? Было бы здорово поглазеть на такое зрелище с безопасного расстояния — если, конечно, не будет и тени риска.
— А как насчет ее «Аллемании»? — спрашиваю. — Встанет она на защиту Лолы?
— Да не в жизнь, — фыркает тощий. — На Барерштрассе вы их сегодня не увидите: это здесь они хорохорятся, чувствуя себя в безопасности, но ни за что не рискнут схватиться с толпой, которая станет орать «Долой Лолу!» у ворот ее дома. Нет-нет, — продолжает он, потирая ладонями в перчатках, — скоро наша Королева куртизанок убедится, как мало останется у нее друзей, когда толпа даст ей пинка.
Это решило дело: разве мог я пропустить картину, как лживую шлюху выставят из города верхом на шесте вдруг немцы позаимствуют у янки этот превосходный обычай? Пары часов ради такого было не жалко, поэтому мы: я и тощий малый, направились на Барерштрассе.
Толпа — штука страшная, даже в упорядоченной донельзя Германии, и не дай бог оказаться внутри нее. Идя на Барерштрассе, мы были подхвачены на Каролинен-плац мощным потоком: по одному, по двое или группами, народ тек в направлении великолепного дворца Лолы. Еще на дойдя до него, мы услышали гул тысяч голосов, по мере нашего приближения к краю самой толпы, он превращался в глухой рев. Барерштрассе была запружена до краев, передние ряды собравшихся буквально висели на ограде дома. В толчее я потерял своего тощего приятеля. Возвышаясь над толпой благодаря своему росту, да еще разыскав возвышенное место в отдалении, я смог разглядеть над морем голов шеренгу кирасир, выстроившихся внутри огороженной территории — видимо, Лолу до сих пор охраняли. Хорошо различимы были и освещенные окна, по направлению к которым неслись проклятия толпы и любимый ее клич: «Pereat Lola! Pereat Lola!»[73] Любо-дорого взглянуть: и станет ли теперь задирать нос наша мадама, когда эта разъяренная орава требует ее крови?
Впрочем, не наблюдалось никаких признаков, что собравшиеся намерены переходить от слов к делу: не знаю, может, они просто намеревались посмотреть на ее отъезд, так как по городу прошли слухи, что она вечером покидает Мюнхен. Я заслужил честь полюбоваться на это незабываемое зрелище и самому принять в нем участие; лучше бы мне было самому тогда хоть на карачках уползти из Мюнхена, и не разгибаться до самой границы — но в тот миг я ни о чем не подозревал.
Проторчав там где-то с полчаса, я заскучал, да еще стал беспокоиться насчет своего саквояжа, который крепко сжимал под полой плаща. Было непохоже, что народ намерен ворваться внутрь и вытащить Лолу, что мне так хотелось увидеть, и я стал уже подумывать, куда отправиться дальше, как поднялся жуткий шум, и все завертели головами, пытаясь вызнать, в чем дело. Из-за дворца выехала карета и остановилась перед парадной дверью — нужно было видеть, как заволновалась толпа, как зашевелились все, стараясь разглядеть получше.
Поверх голов я смотрел на подъезд: вокруг экипажа сновали люди; потом раздался ужасный рык толпы — это распахнулись двери. Появилось несколько фигур, потом еще одна — даже издали было видно, что это женщина, и сборище заголосило и засвистело еще громче.
— «Pereat Lola! Pereat Lola!»
Так и есть, это она — в свете больших фонарей, возвышавшихся по обе стороны от парадного входа. Я без труда узнал ее. На ней было дорожное платье, на голове меховая шапочка, руки спрятаны в муфту. Она стояла, оглядываясь вокруг, а крики и брань слились в один неумолкающий гул; люди в передних рядах выкрикивали угрозы и потрясали кулаками, заставив оцепление слегка податься назад.
Наступила пауза; окружавшие ее на крыльце люди совещались. Потом по улице прокатился стон изумления: карета тронулась к воротам, Лола же осталась стоять у дверей.
