Флавиан. Восхождение - [58]

В ушах гудел все усиливающийся ветер, сердце колотилось, как обезумевший зверь, в грудной клетке, ноги периодически сводило судорогой, они подкашивались в самый неподходящий момент.

И, несмотря на все это, я был счастлив. Какое-то особое чувство переполняло меня, и каждой клеточкой своего тела, каждой частичкой своей души я ощущал полноту жизни, особый смысл этого вползания на гору на пределе душевных и физических сил.

Я чувствовал, что сейчас, на этих выветренных веками и истоптанных тысячами паломнических стоп камнях, я получаю нечто несопоставимо большее всем затраченным мною силам. Нечто неохватное моим заторможенным от усталости умом, что я могу получить только здесь и только так, нечто столь ценное для меня, что ради этого стоило и стоит продолжать карабкаться наверх, полубессознательно повторяя:

— Господи! Иисусе Христе! Помилуй мя! Господи! Иисусе Христе…

Еще не дойдя до вершины, не зная, что там вообще есть, я уже чувствовал, что не смогу за этот подъем охватить все то, что изобильно изливается сейчас на меня в невидимом духовном пространстве. Я понял, что должен буду прийти сюда еще один раз, а может быть, и не раз.

Про Флавиана я вообще молчу. Сколько раз он в изнеможении просто ложился вдоль тропы на этом самом карнизе, не чувствуя впивавшихся в измученное тело острых мраморных осколков. Сколько раз я думал: «Все! На этот раз он уже не встанет!» — и прислушивался к его хрипящему дыханию. Но он вставал и снова карабкался по бесконечно тянущемуся вверх серпантину до тех пор, когда, повернув за очередной кусок скалы, мы вдруг не наткнулись на сидящего под ним отца Димитрия и свернувшегося рядом с ним калачиком в спальном мешке Владимира.

— Отец Димитрий! Это вы? — воскликнул Игорь. — А где же вершина, далеко еще?

— Нет, вот она, за этим камнем! — Лао Ди, кротко улыбнувшись, показал пальцем куда-то себе за плечо. — Просто мы с Володей решили, что первым на нее должен взойти отец Флавиан! И ждали вас здесь.

Сил говорить уже не было. Игорь молча посторонился, пропуская вперед батюшку. Тот нетвердой походкой, повисая руками на гнущихся под его тяжестью палках, проковылял мимо отца Димитрия и пробужденного им Владимира и зашел за выступ скалы. Мы пошли за ним.

Перед нами, освещаемый неярким светом наших фонариков, возник фасад маленького здания, снаружи напоминающего сложенный из шлакоблоков гараж с крошечным окошком посередине. Перед ним была невысокая, по пояс, стенка, сложенная кое-как из камней без раствора. Справа от постройки, вплотную примыкая к ней, возвышался известный по многочисленным фотографиям в публикациях об Афоне «русский крест» на крупном камне — самой высокой точке Афона. «Русский», потому что принесен и установлен был здесь в 1897 году шестью русскими монахами.

Мы осторожно обошли это строение слева по узкой, меньше метра в ширину, каменной дорожке, левее которой начинался падающий в бездонную пропасть обрыв. С обратной стороны здания, западной, был вход в виде простой дощатой, выкрашенной облупившейся синей краской двери с прибитой к ней толстой веткой, исполняющей роль дверной ручки. Справа от двери на стене строения, на высоте груди, был прикреплен мраморный крест, вырезанный в виде разного размера полусфер с темным каменным кружочком в середине.

Маленькая площадка перед входом была отгорожена с севера и запада двухметровой каменной стеной, на внутренней стороне западной стены висел небольшой, русский по форме колокол. Это и был, как мы поняли, храм Преображения Господня — Метаморфоза, храм, в котором, по пророчествам некоторых афонских старцев, будет совершена в антихристовы времена последняя на земле Божественная литургия.

Вся площадка перед входом в храм была наполнена лежащими на «пенках» и просто в спальных мешках паломниками, их было не меньше шести-семи человек. Наш Владимир немедленно расстелил свой спальник, из которого его заставило вылезти наше появление, на свободном месте, рядом с ним устроился в своем спальнике Эдуард. Игорь вытащил из рюкзака какое-то старое суконное одеяло и, завернувшись в него, пристроился между Владимиром и Эдуардом. У нас с Флавианом и у отца Димитрия спальников не было, мы решили войти в само здание храма.

Дверь, открывавшаяся внутрь, поддалась с трудом, за ней явно кто-то лежал, и мы его побеспокоили своим бесцеремонным вторжением. Но деваться нам было некуда: оставаться в промокшей от пота одежде на сильнейшем ветру было самоубийством, и мы пренебрегли политесом. В храме было темно и ничего не видно, пришлось включить один фонарик, направив его, чтобы никого не ослепить, в потолок.

Зрелище, представшее нашим глазам, было по-киношному ирреальным.

Само помещение было общей площадью не более тридцати квадратных метров. В восточной части стоял простенький, неказистый иконостас, а вдоль северной и южной стен были устроены такие же простые стасидии грубой работы. Все пространство пола от иконостаса до двери, куда мы протиснулись, войдя внутрь, было устлано телами спящих — как в спальниках, так и просто на подстилках, укрытых куртками, покрывальцами, тряпками — паломников. Нам лечь уже просто было некуда.