Физики — учителя и друзья - [58]

Когда проблема разделения изотопов была решена, Павел Павлович вернулся к своей многолетней работе по физике твердого тела.

В это время на Павла Павловича свалилось горе. Тяжело заболела его жена, Софья Владимировна, мужественно перенесшая с мужем все тяготы блокады. Спасти ее не удалось. Павел Павлович очень тяжело переживал потерю. Усилия друзей вывести его из угнетенного состояния ничего не дали. Здоровье Кобеко пошатнулось, он уже не мог работать, как прежде, и вскоре ушел из жизни…

Наша физическая наука быстро развивается, о ее успехах, о людях, которые их добились, много И справедливо говорят. И чем дальше идет время, тем виднее значение заслуг П. П. Кобеко.

Решение важной научной задачи в одной области обычно приводит к тому, что рождается много нового, которое необходимо и для других областей. Особенно это видно сейчас, в эпоху освоения космоса. Различные приборы и материалы, созданные для космических исследований, находят широкое применение и в других областях науки и техники.

Так было и в годы усиленных исследований в физике атомного ядра. Приведу небольшой пример из своей области конструирования приборов и оборудования. Одно время мы работали с ядовитыми жидкостями, очень дорогими и редкими газами в сжиженном состоянии, которые надо было перекачивать, не допуская при этом потерь. Пришлось мне разработать и изготовить серию бессальниковых центробежных насосов, перекачивавших жидкости при давлении в 10 атмосфер. Такие насосы теперь успешно применяются в химической промышленности.

И не только это. Много новых приборов и аппаратов создали мы в то время.

В сторону абсолютного нуля

Как-то весной 1949 года меня пригласил к себе А. Ф. Иоффе. Разговор он вел в своей обычной манере — расспросил, как мне работается, как дела в семье, затем стал говорить о том, что пришло время начать в нашем институте широкие исследования в области низких температур. В этом заинтересованы многие разделы науки, например физика твердого тела и ядерная физика.

Работы, ведущиеся в этих областях, не всегда полны, так как неясно поведение исследуемых материалов в условиях глубокого холода — при температуре ниже 77° по Кельвину, какой мы только и могли достигать в нашем институте, то есть температуры жидкого азота[2]. Между тем известно, что в условиях низких температур многие явления протекают иначе, чем при обычной температуре наших исследований, обнаруживаются незнакомые ранее явления, позволяющие по-новому взглянуть на возможности и самую природу вещества. Словом, эта область очень перспективна и необходима. Не имея лаборатории низких температур, институт не может успешно двигаться вперед, он неизбежно отстанет от других научных учреждений.

Соображения Абрама Федоровича были мне понятны и не вызывали возражений. Но я удивился, когда он предложил мне взяться за новое дело и возглавить будущую лабораторию низких температур. Задача ставилась нелегкая, а в институте работали люди, более подготовленные к ней, чем я. Были у нас ученые, уже знакомые с этим делом, даже опубликовавшие свои работы в области низких температур. Их эксперименты проводились в Москве и Харькове, где в то время уже действовали установки для получения жидкого водорода и жидкого гелия. Кроме того, мне, признаться, не хотелось бросать дело, которым я в то время занимался, — применение газовой изоляции в высоковольтных устройствах. Над этим я работал еще до войны. Как раз в конце сороковых годов газовая изоляция широко внедрялась в промышленность, что давало большой экономический эффект.

Все это я сказал Иоффе, но он ответил, что моя работа как исследование фактически завершена, ее теперь могут внедрять уже заводские лаборатории, а низкие температуры — область в высшей степени современная и перспективная. Что касается других кандидатур, то они уже обсуждались, но руководители института нашли, что правильнее всего поручить новую работу мне.

Видя мои сомнения, Иоффе посовётовал подумать. И было над чем. Мне уже перевалило за пятьдесят и вот предлагают, в сущности, снова учиться, осваивать малознакомую и трудную отрасль науки, взять в какой-то мере на себя ответственность за ее развитие…

Еще не раз я разговаривал с Иоффе, советовался с самыми авторитетными для меня товарищами. Все уговаривали принять предложение, обещали помощь. И я согласился. Так начался новый период моей жизни.

Вспоминая то время и бесчисленные трудности, которые пришлось преодолевать на вновь избранном пути, я думаю об удивительной способности таких больших ученых и организаторов науки, как Иоффе, Курчатов, Капица, Семенов, увлекать людей своими идеями, пробудить стремление к поиску нового.

В науке склонить более или менее сложившегося работника к тому, чтобы он оставил одно выбранное им направление и пошел по другому, всегда непросто. Говорят, и не без основания, что исследование требует от исполнителя бесконечного терпения, настойчивости, способности забыть все на свете в стремлении к поставленной цели, во всяком случае оставить все личное. Когда идет эксперимент, не приходится думать о домашних делах, о сне и еде. Пропущенные обеды и ужины, бессонные ночи — все это бывает для исследователя неизбежным. Разве станешь рисковать результатами долго и тщательно подготовлявшегося эксперимента ради того, чтобы удовлетворить пробудившийся аппетит? Правда, на самый эксперимент уходит иной раз каких-нибудь один-два процента времени, остальное съедает подготовка, но и в ней нужны постоянная, неослабеваемая настойчивость, упорство вместе с ясностью мысли, изобретательностью и многими другими важными качествами.