Физики - [14]

Разошлись, пахнущие гарью, когда совсем уже стемнело и похолодало.

Всю ночь просидели они за клеенкой накрытым столом у теплой печки, всю ночь проговорили. Пили самогон, закусывали все той же картошкой, огурцами солеными, черным хлебом. Женщина рассказывала разные разности из счастливой солнечной ("разве сейчас есть столько солнца?") довоенной жизни. Рассказывала об эвакуации, о станции, о бомбежке, о своем ранении, о военном госпитале, о всех своих мытарствах и странствиях. Но не помнила она ни шелкового платка, ни мармелада в виде клубники.

- Да может, этого и не было? Ты вообразил это все, придумал.

- Нет, - сказал Андрей, - это было.

Женщина опечалилась.

- Но бывает, что яркие в памяти одного человека события для другого вымысел; он даже не верит, что они могли быть, хотя был их участником.

- Этого я не знаю, - сказала женщина. - Но мне почему-то кажется, что ты мне родной.

- Спасибо, - сказал Андрей. - Вы мне тоже теперь очень дороги.

Наутро он уехал с гостинцами в заплечном мешке: картошкой - вторым нашим хлебом, плотно заткнутой бутылью самогона и солеными огурцами в тряпице и газете. Всё то лежало в заплечном мешке, что ели они за ночной трапезой. Чтобы Андрей и в Москве не мог забыть.

И он не забыл ее, одинокую, писал время от времени письма, а в каникулы приезжал на несколько дней, помогал по хозяйству, радовал.

Вернувшись под вечер из Горького, Андрей тут же отправился на Главпочтамт. У него не было настроения встречаться со знакомыми, разговаривать, отвечать на вопросы.

Еще неделю назад в Комитет пришел запрос из Москвы.

Женщина сообщала, что ищет мальчика, потерявшегося во время бомбежки в 1941/42 в возрасте четырех-пяти лет. Андрей тогда составил ей необыкновенно подробное письмо, почти исповедь. Он как будто заполнял пустоту ее письма, женщина не написала о себе ничего.

В этот вечер на Главпочтамте ждал ответ.

Он был краток: приезжайте, пожалуйста, по такому-то адресу, поговорим; предварительно звоните по телефону. Указывался номер.

Андрей заволновался. У него возникло чувство, что он близок к цели.

Голос по телефону показался молодым, сильным, грудным, властным.

Андрея знобило.

Его пригласили приехать немедленно.

И вот, с заплечным пешком, пропахший дымным костром, печеной картошкой, поездом, в стареньком своем пальтеце, Андрей позвонил в дверь на третьем этаже дома недалеко от Новодевичьего монастыря. Три звонка, как указывалось на бумажке у двери, - квартира была коммунальной.

Он ждал долго. Так, что сердце упало.

Дверь отворила старуха. Андрей решил, что перепутал адрес. Но она сказала грудным, певучим голосом:

- Андрей? Очень приятно. Проходите. Какой вы, однако, еще мальчик.

На кухне чадно горело масло.

- Ученик пришел? - сказал кто-то из коридорного мрака.

Но ответа не удостоился.

Старуха затворила дверь, и они оказались в холодной комнате.

Горела люстра на цепи, низко опущенная над круглым столом. Колыхались, как будто дышали, задвинутые на распахнутом окне занавески.

Послышался звон монастырских колоколов, и старуха перекрестилась. Андрей заметил слабый огонек лампадки в углу под иконами. Увидел черный рояль с искрой на золотой приподнятой лапке. Инструмент занимал две трети комнаты.

Старуха затворила окно.

- Садитесь. Да скиньте свой мешок. И пальто снимайте. Разрешите, я вам помогу. Я повешу, а вы садитесь. Вы курите? А я курю. Папиросы. Кручу сама. Табак у меня хороший, у него запах вишневого дерева. У нас такой табак не продают.

Она села не прямо напротив Андрея, но и не рядом, а так, чтобы видеть его лицо.

Пепельница из тяжелого камня. Серебряный портсигар. Коробок спичек с самолетом Як-40 на этикетке.

Она щелкнула крышкой, вынула белую папироску, дунула в нее, зажала в зубах, чиркнула серной спичкой... Андрей глядел как зачарованный. Она раскурила папироску, отогнала дым от лица.

- Итак, - сказала старуха глухим, подземным голосом. - Я родилась в начале века. Рано вышла замуж, уехала к мужу в Петроград и там узнала о том, что у меня появилась сестра. Время было страшное: конец света. Мой муж пропал, я осталась одна с ребенком. Он умер от голода, я почти помешалась. Знакомые увезли меня в Москву, в родительский дом. Матери уже не было в живых. Отец долгое время не узнавал меня. Я боялась, что когда-нибудь ночью в приступе безумия он меня убьет. Мы жили в одной комнате: я, он и маленькая моя сестра, которую я нянчила, как своего собственного ребенка. Мы все были безумны, вся страна, каждый человек. Отец не понимал, почему его большая квартира занята посторонними людьми: комнаты, ванная, кладовая. Не понимал. Он думал, что все эти люди, и в квартире, и в городе, - призраки, плод его больного воображения. Он хотел лечь в клинику. Я была рада, когда его не стало. Я для него тоже была призраком.

Старуха курила папиросу за папиросой, прикуривая одну от другой.

Вишневый дым стоял осенним туманом.

- Мне не хотелось оставаться с призраками. Я поменяла свою комнату. Этот дом тогда, в двадцатые, только построили. Нужно было как-то жить, работать, растить сестру. Хотя я считала ее своей дочерью. Да и она называла меня мамой. Ей было четыре года. Она ужасно много болтала, любила сладкое, как все дети. Я устроилась в детский сад, так что она была при мне. Поступила на заочный в пед. Хотела и в школе за ней присматривать. Так и вышло. А после школы она уехала, и я осталась одна. Она не захотела быть со мной. Выросла. Решила посмотреть мир. Я упрашивала остаться, даже на коленях стояла. Но ей было со мной тяжело, у меня нелегкий характер. Мы плохо расстались, она даже писем мне не писала. Вернулась через три года с грудным ребенком на руках. Мы поплакали. Я к тому времени работала в театральном, преподавала риторику. Встретила давнего знакомого отца, он устроил. Это долгая история, я не буду углубляться. Давала частные уроки, зарабатывала. Сестра поступила в институт, на инженера транспорта, мальчика отдали в садик, жизнь налаживалась. Война все сломала. Институт отправили в эвакуацию. Сестра с ребенком уехали. Я никуда не двинулась, как она меня ни умоляла. Вестей не было. Я расспрашивала ее знакомых, когда институт вернулся, они рассказывали о бомбежке. Они говорили, что сестра и мальчик погибли. Я не верила. И сейчас верить не хочу. Ездила на ту станцию, на общую могилу ходила. Не поверила.