Финляндия. Творимый ландшафт - [8]

Возвращаясь к разговору о том, кто с кем дерется на своде в церкви Пюхтяя, надо сказать, что есть какая-то интуиция, подсказывающая, что второй герой этого поединка – местный язычник, какой-нибудь вождь, послуживший прообразом мирового зла. Легкость продвижения шведов вглубь страны не означала окончательной победы католического духа: когда в XVII веке в Швеции вспыхнула охота на ведьм, на территории Центральной Финляндии за короткое время изъяли более восьмисот шаманских бубнов. Один из них с этикеткой на шведском – trolltrumma, барабан тролля, или колдовской барабан, – можно увидеть в Национальном музее Финляндии. Язычники присовокупили к своей и христианскую символику. Об этом свидетельствует шаманская колотушка из оленьего рога, маркированная знаком креста. Она была найдена в захоронении саамского шамана в Лехтониеми, под Куусамо. Человек этот, вероятно, мог быть современником росписей в церкви Святого Генриха, так как в могилу ему положили монеты, отчеканенные при Юхане III, то есть в последней трети XVI века. Фреска в церкви Святого Генриха предъявляет очевидное равенство сторон, хотя одна из них вроде бы лет двести тому назад обратила другую. Но нимб-бумеранг христианского воина вообще можно с первого взгляда и не заметить. Если мы, конечно, правильно догадываемся о смысле этой истории.

А догадываться о ее смысле сложно все по тем же причинам – из-за отсутствия документов. Мы не знаем практически ничего – ни кто изображен, ни кто придумал эту картину, не очень-то традиционную для христианского искусства, хотя и вполне реалистическую для христианской и вообще любой жизни, в которой, как правило, каждый за себя, а Бог против всех. Вероятнее всего, речь идет именно о борьбе с мировым злом – Антихристом, так как Хелена Эдгрен определила, что в соседнем с борцами парусе на своде изображена Мадонна Апокалипсиса[9]. Однако предположение Эдгрен о том, что на своде мы видим поединок греха и добродетели, или «Психомахию», не кажется правдоподобным, ведь в этом сюжете добродетели символизируют обычно женские фигуры, которые одерживают убедительные победы над грехами. И если справедливо другое утверждение исследовательницы, что эта воинственная сцена служила ясным моральным посланием прихожанам, то разве в том случае, когда речь идет о демонстрации могущества зла и тяжести борьбы с ним.

Разменяв первую тысячу лет, христианство пришло на север и юго-восток Европы – на Русь – со своими святыми и подвижниками, как многопалубные паромы с переселенцами. Византийские греки выглядывают из своих нимбов на всех уровнях киевской Святой Софии, как, должно быть, они высматривали, что сегодня происходит в городе, из своих царьградских, эфесских или римских «многоэтажек». К ним на Руси, как и в Скандинавии, на стенах храмов и в алтарях присоединятся местные святые: короли, проповедники, убиенные царевичи, юродивые. Близость к Византии с ее развитой имперской религиозной системой обеспечивала такую же визуальную стройность в картине священной истории на стенах соборов. Это видно повсюду: в Киеве, где сияние евхаристии достигает удаленных уголков Святой Софии со всей ее разноименной толпой византийских святых; в венецианском Сан Марко в самой потрясающей византийской мозаике о сотворении мира; в полувоенных порядках сицилийских норманнских святых под водительством столь же непреклонного Иисуса Христа.

В XIII веке, когда в Финляндии начинается возведение первых католических соборов, иконы и реликвии из разграбленного крестоносцами Константинополя наводняют Европу (до Хаттулы-Хямеенлинны довезли даже щепки Святого Креста). Однако вскоре пассионарность византийской визуальной системы в католической Европе начинает снижаться из-за ослабления константинопольского патриархата. В Скандинавии, как в Англии, Германии и Прибалтике, откуда теоретически могли приезжать бригады художников украшать церкви финских провинций Собственно Финляндии (Finland Proper), Уусимаа (Новой земли), Похъянмаа (Эстерботнии), Савонии, Сатакунты и Тавастии, не было жестких правил представления библейских и новозаветных событий, так как в Западной Европе уже случился сбой византийской иконографической системы. Так, самая древняя из сохранившихся финских фресок, относящаяся, по определению Хиекканена, к 1290-м годам, – единственная и несет в себе воспоминания о Византии. Это изображение Христа и Фомы Неверного в церкви Лемланда на Аландских островах. Здесь Фома изображен белокурым скандинавом, с греческой ангельской прической, знакомой нам по всем каноническим фрескам и мозаикам. И постановка его фигуры в три четверти, и рисунок хитона – все говорит о свободном владении традиционными приемами византийской живописи. А вот здешний Христос мог бы явиться созданием великого модерниста, хоть Эдварда Мунка: склонясь к Фоме, он левой рукой обнажает грудь от бурых одежд, а резко вытянутой правой пригибает усомнившегося апостола к ранам, опираясь прямо на его нимб. И лик его не имеет ни византийских, ни скандинавских отличительных черт, воплощая вселенскую духовную боль и ярость.