Финиас Финн, Ирландский член парламента - [56]

— Мы ничего не выиграемъ, сказала она: — если дойдемъ до личностей другъ противъ друга.

— У меня не было этого въ виду, Лора.

— Я полагаю, что всегда трудно, сказала лэди Лора: — судить о мысляхъ другого. Если я сказала что-нибудь суровое о вашемъ отказѣ моему брату, я беру это назадъ. Я только желаю, чтобы могло быть иначе.

Когда лордъ Чильтернъ вышелъ изъ дома сестры, онъ отправился по грязи и слякоти въ одну таверну, которую часто посѣщалъ, по близости Ковентгардена, и тамъ оставался цѣлый день и вечеръ. Къ нему пришелъ какой-то капитанъ Клёттербукъ и обѣдалъ вмѣстѣ съ нимъ. Онъ ничего не говорилъ капитану Клёттербуку о своемъ горѣ, по капитанъ могъ примѣтить, что онъ былъ огорченъ.

— Выпьемъ еще бутылку шампанскаго, сказалъ капитанъ, когда обѣдъ почти кончился: — только шампанское можетъ оживить унылый духъ.

— Спросите что хотите, сказалъ лордъ Чильтернъ: — но я выпью грогъ.

— Грогъ непріятенъ тѣмъ, что скоро надоѣдаетъ, замѣтилъ капитанъ.

Лордъ Чильтернъ все-таки отправился въ Питерборо на слѣдующій день съ раннимъ поѣздомъ и ѣздилъ на своей знаменитой лошади Сорви-Голова такъ хорошо на знаменитой скачкѣ, что молодой Пайлисъ — изъ дома Пайлисъ, Сарснетъ и Гингэмъ — предлагалъ триста фунтовъ за эту лошадь.

— Она не стоитъ больше пятидесяти, сказалъ лордъ Чильтернъ.

— Но я даю вамъ триста, возразилъ Пайлисъ.

— Вы не могли бы и ѣздить на ней, еслибъ купили, сказалъ лордъ Чильтернъ.

— О! не могъ бы? сказалъ Пайлисъ.

Но Пайлисъ не продолжалъ этого разговора, а только сказалъ своему пріятелю Грогрэму, что этотъ рыжій дьяволъ Чильтернъ былъ пьянъ какъ лордъ.

Глава XX. Пренія о баллотировкѣ

Финіасъ занялъ свое мѣсто въ Парламентѣ съ трепетомъ сердца въ тотъ вечеръ, когда должны были происходить пренія о баллотировкѣ. Оставивъ лорда Чильтерна, онъ отправился въ свой клубъ и обѣдалъ одинъ. Трое или четверо человѣкъ подходили говорить съ нимъ, но онъ не могъ разговаривать съ ними непринужденно и даже не совсѣмъ понималъ, что они говорили ему. Онъ собирался сдѣлать то, чего онъ очень желалъ достигнуть, но одна мысль о чемъ приводила его въ ужасъ. Быть въ парламентѣ и не говорить, было бы, по его мнѣнію, безславной неудачей. Онъ даже не могъ оставаться на своемъ мѣстѣ, если не будетъ говорить. Его посадили тутъ за тѣмъ, чтобы онъ говорилъ. Онъ будетъ говорить. Разумѣется, онъ будетъ говорить. Онъ еще мальчикомъ былъ замѣчательнымъ ораторомъ. А между тѣмъ въ эту минуту онъ не зналъ, что онъ ѣстъ, баранину или говядину, и кто стоитъ напротивъ него и разговариваетъ съ нимъ, такъ боялся онъ пытки, которую приготовлялъ для себя. Отправляясь въ парламентъ послѣ обѣда, онъ почти рѣшилъ, что хорошо было бы уѣхать изъ Лондона съ почтовымъ поѣздомъ. Ему было холодно, когда онъ шелъ, и платье какъ будто неловко сидѣло на немъ. Когда онъ повернулъ въ Уэстминстеръ, онъ пожалѣлъ, зачѣмъ не остался съ мистеромъ Ло. Онъ думалъ, что могъ бы очень хорошо говорить въ судѣ и научился бы той самоувѣренности, которой теперь такъ ужасно въ немъ недоставало. Однако теперь было слишкомъ поздно думать объ этомъ. Онъ могъ только войти и сѣсть на свое мѣсто.

Онъ вошелъ и сѣлъ, и комната показалась ему таинственно огромна, какъ будто скамейки стояли надъ скамейками, а галлереи возвышались надъ галлереями. Онъ такъ давно былъ въ парламентѣ, что лишился того первоначальнаго страха, который внушаетъ и ораторъ, и рядъ министровъ, и вся важность этого мѣста. Въ обыкновенныхъ случаяхъ онъ могъ входить и выходить, и спокойно шептаться съ своимъ сосѣдомъ. Но теперь онъ прямо шелъ къ скамейкѣ, на которой сидѣлъ, и началъ повторять про-себя свою рѣчь. Онъ дѣлалъ это цѣлый день, несмотря на всѣ усилія прогнать воспоминаніе объ этомъ.

Пренія начались, и если длинная и скучная рѣчь могла дать ему время приготовиться, то времени у него было довольно. Онъ старался сначала слѣдить за всѣмъ, что этотъ защитникъ баллотировки могъ сказать, но скоро ему надоѣло это и онъ началъ желать, чтобы рѣчь кончилась скорѣе, хотя періодъ его мученичества тогда сдѣлался бы ближе. Финіасъ зналъ, что Монкъ намѣренъ говорить, и зналъ также, что его рѣчь будетъ коротка. Настала очередь Монка — и хотя онъ сказалъ рѣчь короткую, но пылкую и энергичную. Хотя онъ говорилъ не болѣе десяти минутъ, онъ повидимому сказалъ достаточно для того, чтобы побѣдить всѣ аргументы перваго оратора. При каждомъ горячемъ словѣ Финіасъ принужденъ былъ сожалѣть, что отъ него отнимаютъ его собственный параграфъ. Когда Монкъ сѣлъ, Финіасъ чувствовалъ, что Монкъ сказалъ все, что онъ, Финіасъ Финнъ, намѣренъ былъ сказать. Потомъ Тёрнбёлль медленно приподнялся съ своей скамьи. Такому знаменитому оратору, какъ Тёрнбёлль, торопиться некчему; онъ увѣренъ, что ему представится случай. Тёрнбёлль медленно приподнялся и очень кротко началъ свою рѣчь.

— Ничѣмъ не восхищался онъ такъ много, говорилъ онъ: — какъ высокими и поэтическими чувствами его высокороднаго друга депутата отъ Уэст-Бромуича — Монкъ былъ депутатомъ отъ Уэст-Бромуича.

Потомъ Тёрнбёлль по-своему сталъ разбирать Монка. Онъ былъ очень прозаиченъ, очень чистъ и въ голосѣ и въ языкѣ, очень суровъ и очень безсовѣстенъ. Онъ и Монкъ вмѣстѣ занимались политикой болѣе двадцати лѣтъ; но можно было подумать, по словамъ Тёрнбёлля, что они были самыми заклятыми врагами. Онъ упрекалъ Монка за его мѣсто, за то, что онъ бросилъ либеральную партію, упрекалъ за его честолюбіе — и упрекалъ за недостатокъ въ честолюбіи.