Философский камень - [29]

Больная Бенедикта, по обычаю, лежала в постели голая; она просила, чтобы ей приготовили свежую плоеную рубашку из тонкого полотна, и тщетно пыталась пригладить волосы. Марта ухаживала за ней, закрыв лицо носовым платком; потрясенная ужасом, какой ей внушало это пораженное болезнью тело. В комнате царила мрачная сырость, больная зябла, и Марта, несмотря на летнее время, затопила печь. Хриплым голосом, таким же, каким накануне говорила ее мать, девушка попросила четки — Марта протянула ей их кончиками пальцев. И вдруг, заметив над пропитанным уксусом платком перепуганный взгляд подруги, больная с милым детским лукавством сказала:

— Не бойся, сестричка. Теперь тебе достанется толстяк, который танцует паспье.

И она отвернулась к стене, как всегда, когда ей хотелось спать.

Банкир не выходил из своего кабинета. Филибер возвратился во Фландрию, чтобы провести август в доме отца. Марта, покинутая служанками, которые не решались подняться во второй этаж, крикнула им, чтобы они, но крайней мере, позвали Зебеде, он собирался вернуться на родину, но отложил поездку на несколько дней, чтобы помочь хозяину разобраться с неотложными делами. Зебеде отважился подняться на лестничную площадку и выказал Марте благопристойное участие. Городские врачи сбиваются с ног, некоторые хворают сами, а некоторые твердо решили не приближаться к постели чумных, чтобы не заразить постоянных своих пациентов, но рассказывают об одном лекаре, который недавно прибыл в Кёльн, как раз для того, чтобы на месте изучить действие болезни. Зебеде всеми силами постарается убедить врача помочь Бенедикте.

Помощи пришлось ждать долго. Между тем девушке становилось все хуже. Опершись о дверной косяк, Марта издали наблюдала за ней. Все же несколько раз она подходила к кровати и дрожащей рукой подавала больной питье. Бенедикта глотала уже с трудом, жидкость из стакана проливалась на постель. Время от времени она кашляла глухим отрывистым кашлем, похожим на лай. Каждый раз Марта невольно опускала глаза, ища у своих ног жившего в доме спаниеля, не в силах поверить, что лающие звуки издает это нежное существо. В конце концов она села на лестничной площадке, чтобы ничего не слышать. Несколько часов боролась она со страхом перед смертью, которая готовилась свершиться на ее глазах, и в особенности со страхом заразиться чумой, как заражаются грехом. Бенедикта больше не была Бенедиктой, это был враг, животное, опасный предмет, к которому нельзя прикасаться. К вечеру Марта не выдержала и вышла на улицу поджидать врача.

Он спросил, чей это дом, не Фуггеров ли, и без церемоний переступил порог. Это был высокий худой человек с провалившимися глазами, в широком красном плаще, какой носили врачи, согласившиеся пользовать зачумленных и потому вынужденные отказаться от лечения обычных больных. Смуглое лицо обличало в нем чужестранца. Он быстро взбежал по ступенькам. Марта, наоборот, против воли замедлила шаг. Подойдя к постели, он откинул одеяло и обнажил сотрясаемое конвульсиями худенькое тело на грязном матрасе.

— Служанки все до одной бросили меня, — сказала, Марта, пытаясь объяснить, почему постель в таком неопрятном виде.

Врач неопределенно мотнул головой, поглощенный делом: он осторожно ощупывал лимфатические узлы в паху и под мышкой у больной. В перерывах между приступами хриплого кашля девочка что-то бормотала или напевала: Марте показалось, будто она узнает обрывок какой-то любовной песенки вперемежку с грустным напевом о приходе доброго Иисуса Христа.

— Она бредит, — сказала Марта почти с досадой.

—Гм, да... Само собой... — рассеянно отозвался врач.

Снова накрыв больную одеялом, человек в красном как бы для очистки совести пощупал пульс у нее на руке и на шее. Затем, отсчитав в ложку несколько капель эликсира, ловко просунул ее между плотно сжатых губ.

— Не насилуйте себя, — наставительно сказал он, заметив, что Марта с отвращением поддерживает голову больной. — Сейчас нет необходимости ее поддерживать.

Он корпией стер с губ девушки выступившую на них красноватую сукровицу и бросил корпию в огонь. Ложка и перчатки, которыми он пользовался, отправились туда же.

— А вы не взрежете ей бубоны? — спросила Марта, опасаясь, как бы врач не упустил чего-нибудь второпях, но главное, стараясь подольше удержать его у постели больной.

— Это ни к чему, — ответил он вполголоса. — Лимфатические железы почти не увеличены, она, без сомнения, умрет еще до того, как они вспухнут. Non est medicamentum[6]… Жизненная сила вашей сестры на исходе. Самое большее, что мы можем — это облегчить ее страдания.

— Я ей не родная сестра, — вдруг возразила Марта, как будто это уточнение могло оправдать ее в том, что она больше всего боится за собственную жизнь. — Меня зовут не Марта Фуггер, а Марта Адриансен. Мы двоюродные.

Он мельком взглянул на нее и снова стал сосредоточенно наблюдать, как действует лекарство. Возбуждение больной улеглось, казалось, она даже улыбается. Он отсчитал на ночь новую дозу эликсира. В присутствии этого человека, хотя он не сулил ей никаких надежд, комната, которая с рассвета стала для Марты вместилищем ужаса, превращалась в обыкновенную спальню. На лестнице врач снял маску, которую, как было положено, надел у постели чумной, Марта проводила его до самой нижней ступеньки.